Яков Шехтер - Любовь и СМЕРШ (сборник)

Размышляя о названии, читатель волей неволей начинает думать, почему в центр поставлена фигура дочери капитана, и отыскивать объяснения, то есть — интерпретировать. Название „Замок“ слегка притушевывает главную фигуру романа — Йозефа К., а „Голем“ выводит из тени на первый план персонаж, вообще не участвующий в повествовании. О многозначности названия „Улисс“ написана целая библиотека.

„Заглавие одного из самых знаменитых и читаемых романов за всю историю человечества — „Три мушкетера““, — пишет Эко, — повествующего на самом деле о четырех мушкетерах, можно отнести к гениальной оплошности, но такого рода рассеянность может позволить себе только очень большой писатель».

Мои разговоры с мэтром А. всегда заканчиваются одинаково.

— Яша, — говорит мэтр, — ты хорошо пишешь, ты даже очень хорошо пишешь, но вот названия твоих произведений никуда не годятся. Названия — имя книги, а ты как нарочно выбираешь такие, что сбивают читателя с толку. Ну кто, кто скажи на милость, может понять о чем рассказывается в книге «Шахматные проделки бисквитных зайцев»? Или «Астральная жизнь черепахи»? А твой роман ты назвал вопиюще плохо: «Вокруг себя был никто». Ты-то сам можешь объяснить смысл такого названия?

— Могу, — отвечаю я, с самой почтительной из интонаций.

— А вот читатель не сможет! — торжествующе восклицает мэтр. — Он повертит в руках твою книгу и положит ее обратно на прилавок. Посмотри, как называли свои произведения наши великие предшественники: «Анна Каренина», «Ярмарка тщеславия», «Гроздья гнева», «Герой нашего времени». Одно название — уже половина успеха. Ты знаешь, сколько лет Толстой сочинял название «Война и мир»?

Я бы все твои книги взял и переназвал, все, без исключения. Измени, измени, пока не поздно название романа. Потом жалеть будешь, мол, предупреждал меня старик А., а я его не послушал…

С мэтром я не спорю, я ведь не бат-ямский поэт Павел Л. Тот ругается с ним так, что, жена мэтра начинает успокаивать и разнимать спорщиков. Павел вообще известный литературный скандалист.

Мэтра я внимательно выслушиваю, но большую часть замечаний оставляю в стороне. Примером такого поведения служит сам мэтр.

— Мою первую повесть, — рассказывал он мне, — редактировал Константин Паустовский. Рукопись вернулась со множеством исправлений и поправок. Но главное — с очень теплым отзывом. Я внимательно перечитал все замечания и согласился только с одним: в мое описание южного дождя Паустовский добавил эпитет — тяжелый.

Книга вышла, и я со страхом и почтением подарил ее Константину Георгиевичу. Спустя несколько дней мы случайно встретились в доме одного общего знакомого, Паустовский подошел ко мне и крепко пожал руку.

— Молодец, — сказал он. — Другой бы всем раструбил, что его рукопись редактировал Паустовский, а ты все вычеркнул. Молодец!

— Запомни, Яша, — заключает наши разговоры мэтр, — в тексте ничего не спрячешь, в тексте выползают наружу все симпатии и антипатии автора, дурные привычки, страхи и фобии. Взяв в руки перо, ты оказываешься на сцене под жестким светом читательских взглядов. Собственно, каждая книга и есть театр, театр одного актера. И этот актер — ты, писатель.

В один из погожих пражских вечеров мы с женой собрались в театр. Все сувенирные магазины этого города увешаны марионетками различных размеров и форм. Тут и ведьмы, и забавные животные, и, евреи в ортодоксальном наряде, и рыцари, и герои сказок. Прага славится своими театрами марионеток и мы, перебрав несколько афиш, купили билеты на «Дон Джованни» Моцарта.

«Ах, мои пражане, они понимают мою музыку!» — воскликнул Моцарт после триумфального успеха в Праге «Женитьбы Фигаро». Премьера этой оперы в Вене закончилась грандиозным провалом.

В знак благодарности за столь теплый прием, Моцарт, специально для пражского Театра Сословий, написал «Дона Джованни».

Вход в здание оказался неподалеку от Карлова моста, в одном из дворов Карловой улицы — центральной туристской магистрали. Мы долго взбирались по крутой винтовой лесенке, пока не оказались в небольшом зале, прямо под скатами крыши дома. В Израиле пожарная инспекция закрыла бы этот театрик еще до премьеры — выход из зала, облицованного деревянными панелями, был только один — та самая винтовая лесенка. «Случись, не дай Б-г, пожар, — подумал я, — отсюда никто не выйдет».

Подумал, но промолчал, не желая портить жене удовольствие от спектакля.