Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

— Они кульминация всего техногенного. Мультики — единственная политика, которую мы признаем. Они антисозерцательные, антидетальные, антитонкие, анти-против-тирании-треугольника, анти-движение-и-свет, антизагадочные, антидзенские — анти всё, к чему мы привыкли, что мы понимаем и от чего так зависим.

Вишневая усмешка Мэрилин расцвела в громкий смех.

— Уж слишком много «анти» — в одну стиральную машину столько не влезет!

— Ничего, — ответил Кастелли. — Одноразовость — это новое постоянство.

По раме красивейшего подъемного окна шагал строй муравьев — они разговаривали, как критик Клемент Гринберг. Они все ходили и ходили по периметру рамы, не в силах уйти от тирании прямоугольника, а в окне кипел и суетился Нью-Йорк. Муравьи то и дело поминали имя Джаспера Джонса и говорили что-то о влиянии старого Виллема де Кунинга. Они маршировали и перекрикивали друг друга, силясь вставить хоть словечко, ослепленные солнцем и готовые в любую минуту развить теорию об уникальности американского мышления.

Мистер Кастелли и Мэрилин вернулись из дальнего угла комнаты: они все еще разговаривали, и он приобнял ее за талию. Пока мистер Кастелли показывал моей подруге картины, я ненадолго задремал на одной из черных плиток. Мне приснился какой-то серый сон, и я проснулся от страха.

— Ах, вы были к нам так добры, Лео! Маф, правда же, мистер Кастелли был страшно добр? — Она посмотрела на меня, и я задрал голову. — Я сегодня записалась к психоаналитику, — сказала Мэрилин. — Лучше не опаздывать.

Мистер Кастелли улыбнулся и очень по-европейски чмокнул ее в щеку, пока она приводила в порядок свой камуфляж. Улицу заливал шипучий белый свет, и, как только мы шагнули на тротуар, мимо нас на крыльцо поднялся молодой человек с бледным одутловатым лицом. В руках у него была папка с надписью «Еще Попай».

— Такой шик, — сказал он своему спутнику. — Бог мой! Потом сходим в «Бергдорф Гудман». — У него были галстук-бабочка, скверная кожа и розовые, полные восторга глазки. Мэрилин он не заметил.

Негр с губной гармошкой читал «Путеводитель Грина для негров-автолюбителей» [22] Довольно гнусная книженция, впервые опубликованная в 1936 г. Придумал ее некий предприимчивый нью-йоркский коммивояжер по имени Виктор Грин, впервые обнаруживший то, что в начале 60-х стало принято называть «свободной нишей». В справочнике были перечислены рестораны, парикмахерские, ночные клубы и т. д., обслуживающие черных посетителей. Издание оказалось весьма полезным для своего времени, когда настоящей пользы ждать было неоткуда. — Примеч. авт. .

— Пишут, я должен чувствовать себя свободным человеком, — сказал он. — А как прикажете чувствовать себя свободным, если у меня и машины-то нет?

Его замечание показалось мне в высшей степени примитивным.

— Какая у вас шумная собачка, леди.

— Я поражен! — воскликнул я. — Тебе что, больше не о чем думать?

— Замолчи, Маф, — сказала моя хозяйка.

Я не умолкал.

— У нас вообще-то революция наносу, брат! Не слыхал? — Я понюхал его ботинки, обернулся к Мэрилин и зарычал. — Так и думал. Кроме этого расистского путеводителя он читает сказки дядюшки Римуса — мерзкая тупая книжонка, которую один умник написал, чтобы унизить животных. «Тогда Кролик живо — детишек за уши и усадил их»! Фу, вспомнить противно! Старый очкастый негритос плетет сказочки маминому сынку.

— Шибко ты расшумелся, друг. Надоел! Иди сюда, я тебя поцелую. За косточку меня принял?

— Маф!

— Какой у вас разговорчивый песик, мисс.

Мэрилин смутили слова этого человека. Она приняла его за беженца из Бел вью — все они полоумные. Посадив меня на плечо, она пошла дальше, а я все лаял и лаял на негра. Жаль, некоторые человеческие жесты мне недоступны: очень хотелось показать ему язык.

Мэрилин ослабила Линкеров ошейник и поставила меня обратно на землю.

— Плохой пес!

— Троцкий считал, что у порога революции не место самодовольству.

— Хватит лаять, Маф! — велела мне Мэрилин. — Тихо, тихо! Бог мой, что на тебя нашло?

Люди вечно забывают, что они тоже животные. Позвольте заметить: видовая дискриминация ничем не лучше национальной, а источник ее кроется в той же дремучей зашоренности нравов. Животные, не принадлежащие к человеческому роду, численно превосходят людей на триллионы, но при этом мы занимаем низшие места в аристотелевской scala naturae, великой цепи бытия. Однако я утверждаю (верней, утверждал, пока мы шли к Центральному парку): это не повод считать, будто животные, превосходящие людей численно, должны до скончания веков склонять головы перед человеческими мнениями, которые зачастую неизмеримо глупы. Мы вошли в парк с Семьдесят девятой улицы, и я обратился мыслями к тем людям, которые лучше понимали нашу душу. Тем, кто не боялся желать наибольшего счастья наибольшему количеству индивидуумов. «Может настать день, — писал Иеремия Бентам в «Основаниях нравственности и законодательства», — когда все остальные существа смогут получить те права, которых они могли быть лишены только рукой тирана. Французы давно открыли, что черный цвет кожи не повод без суда и следствия отдавать человека на произвол мучителя. Однажды люди должны признать, что количество ног, волосатость и строение крестцовой части позвоночника столь же недостаточные причины подвергать мучениям всякое чувствующее существо. Взрослая лошадь или собака, без сомнения, более разумны и даже более способны общаться, чем ребенок одного дня от роду».