Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

Парк на Саттон-плейс выходит к Ист-Ривер. Мы часто бывали там днем и смотрели, как дети возятся в песочнице. Мэрилин сидела на скамейке и глядела на воду, представляя себе жизнь людей с проплывающих мимо лодок. Ночью после «Копакабаны» мы тоже поехали в парк, и она присела на скамейку выкурить сигарету. В обществе собак люди вполне могут почувствовать себя одинокими, совершенно одинокими — конечно, если собака умеет помолчать минуту и проявить уважение к личному пространству хозяина. В таких случаях Мэрилин нередко просто смотрела в пустоту и вспоминала имена. Имена мужчин. Ей становилось не по себе при мысли о том, скольким она обязана этим мужчинам: они дали ей так много, хотя на самом деле хотели только взять. Зависимость от восхищавших ее мужчин не на шутку тревожила Мэрилин. Она взглянула на воду и сказала: «Томми Зан». Так звали спасателя на пляже Санта-Моники, когда сама Мэрилин была серой мышкой, мечтающей о славе и признании.

Мост Квинсборо усыпали огни, дугами уходившие в сторону Уэлфэр-Айленд. Глядя на них, я обнаружил в своих мыслях образ Эммы Бовари и ее маленькой итальянской борзой по кличке Джали [20] Собаки, разумеется, обожают сноски. Мы ведь, сродни им, всю жизнь путаемся под ногами. Да и вообще вся литература в ка-ком-то смысле — сноска. Собачка мадам Бовари, к примеру, — отсылка к дрессированной козочке Эсмеральды из «Собора Парижской Богоматери» Гюго, которую тоже звали Джали. — Примеч. авт. . Как известно, Эмма гуляла с нею до самой буковой рощи близ Банвиля, где наша заботливая и счастливая псина гоняла желтых бабочек, пока Эмма открывала ей тайны своей души. Она делала это без всяких стеснений, ведь, кроме собаки, ее мыслей никто не слышал. «Боже мой! Зачем я вышла замуж!» Собачью суть хорошо отражает живопись. Я вспомнил картину Фрагонара «Сувенир». Ах, укромное местечко, темный лес, замечтавшаяся юная леди и собака, которая жадно смотрит на хозяйку, пытаясь разгадать и понять ее мысли! Искусство роднит нас всех. Сидя на скамейке, Мэрилин почесала мне подбородок.

— Мама говорила, что жизнь состоит из пятнадцати стадий, — сказала она. — Странное число, правда, Снежок? Она набралась этих глупостей у одного коммивояжера. Пятнадцать tracos, говорил он. Пятнадцать шагов. А мне кажется, что есть только две стадии: до и после.

Дома Мэрилин шла по коридору, оставляя за собой шлейф из перчаток, шляпки, шарфика и сумочки, а шубку отнесла в гостиную и положила на белый рояль.

— Она твоя, Снежок, — сказала она и чмокнула меня в нос. Я свернулся калачиком на горностае и втянул розовый аромат. Мэрилин взяла из холодильника бутылку «Дом Периньон» и снова ушла в коридор, а через несколько минут проигрыватель запел голосом мистера Синатры: музыка вырывалась из-под двери спальни вместе с тонкой полоской света.

В одно пасхальное воскресенье в Алабаме на людей спустили собак. Случилось это примерно через пару лет после того, как я поселился в Нью-Йорке с Мэрилин. Хоть это и нельзя назвать нашим совместным приключением, я все же хочу рассказать вам о тех событиях. На людей спустили собак, потом вытащили пожарные шланги и стали лить воду на тех, кто хотел свободы. Собаки лаяли, а люди очень боялись, что их укусят, но еще больше они боялись собственного гнева. Такой гнев может сломать человеку жизнь. В Алабаме тогда происходило страшное: святый Боже, по телевизору показывали, как бедные собаки рвутся с поводков и воют от стыда, а люди Быка Коннора натравливают их на чернокожих. Троцкий говорил, что восстание — это искусство, и, как всякое искусство, имеет свои законы, однако в тот день в Бирмингеме творилось полное беззаконие: собак, точно рабов, спустили на других рабов. Только человеку под силу выдумать нечто столь бесчеловечное. Собачий лай слился с голосом демократии: они пели «Страну свободы» не хуже Бетти Мэй Файкс. «Уйдем из рабства в страну свободы!»

Любой, у кого есть достаточный жизненный опыт, знает, как наши инстинкты могут обратиться против нас. Я понял это в юности, задолго до Алабамы, еще когда жил с Мэрилин. Вспоминая ту весну в Нью-Йорке, я часто думаю о гражданских правах, потому что на улицах и за буфетными стойками, в парках и на автобусных остановках ощущался этот пульс — чувство, что пришло время каких-то перемен. Однажды мы с Мэрилин прошли двадцать кварталов под палящим солнцем. На углу Семьдесят седьмой и Мэдисон сидел негр с губной гармошкой. На другом конце моего поводка шла Мэрилин в черном парике и солнечных очках; эрмесовский платок окутывал ее голову сине-золотым облаком. Мы встали, и Мэрилин потянулась за кошельком, но негр ее остановил. «Поберегите деньги, пока можете, — сказал он и напел строчку из песни: «Твоя собака любит мою» [21] Жаль, Мэрилин быстро меня уволокла. Я хотел рассказать ему про собаку Линкольна, Фидо. Этот золотистый ретривер был настоящим поборником свободы. Он жил в Спрингфилде, Иллинойс, где и остался после отъезда хозяина в Вашингтон. Именно Фидо внушил будущему президенту свободолюбие, но, увы, пса убил какой-то пьяница — всего через несколько месяцев после того, как сам Линкольн получил пулю в затылок. Так вышло, что президент сыграл важную роль в моем нравственном воспитании. Мэрилин дружила с его биографом Карлом Сэндбергом. Тот однажды заходил к нам домой, и я успел учуять кое-какие сведения о том, как юный Линкольн бегал с фермы «Пиджен-крик» в Рок-порт за книжками. Сэндберг считал, что любимыми книгами будущего президента были «Басни» Эзопа и «Жизнь Джорджа Вашингтона — с любопытными историями, которые делают честь ему самому и равно поучительны для его юных соотечественников». — Примеч. авт. .