Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни

На следующий день мы не работали. Криспин зашел ко мне и поднял меня с постели. Я подошел к маленькому окошку и выглянул наружу. В воздухе висел легкий туман. В полночь, когда я крепко спал, прошел дождь. Капли воды еще сверкали на листьях перечных деревьев. Во дворе валялись колосья риса; отмытая дождем дорога, которая вела в город, блестела в лучах неяркого утреннего солнца.

— Давай сходим в город, — предложил Криспин.

Я посмотрел на него. Что-то новое появилось в его лице. Вероятно, у него созрело какое-то решение. Я сходил в ванную, помылся и привел себя в порядок. За завтраком Криспин не был так невозмутим, как накануне вечером. Ел, как мы все, жадно и торопливо, словно куда-то очень спешил. После завтрака мы вместе отправились в город. Там он вначале остановился перед книжной лавкой и стал читать названия книг, шевеля губами. Постоял зачем-то перед зданием театра. Потом уговорил меня сходить с ним в публичную библиотеку. Но не настаивал на том, чтобы я вошел вместе с ним внутрь, а позволил мне подождать на улице. Я уселся на цементных ступенях и стал наблюдать за черными дроздами, скакавшими по ухоженному газону, склевывая маленькими клювами червяков и мелкие семена.

Когда Криспин вышел из библиотеки, карманы его оттопыривались от книг. Он читал какую-то писульку, нацарапанную его корявым почерком на клочке дешевой бумаги. Лицо Криспина светилось радостью открытия. Он сунул бумажку в шляпу и молча зашагал рядом со мной. Мы прошли квартала три, как вдруг он остановился и снова принялся читать свою писульку. Потом подвел меня к небольшой типографии на противоположной стороне улицы, где печатался дневной выпуск городской газеты. Прижав нос к стеклу, он покачивался на каблуках и смотрел, не отрываясь, в окно. Наконец он взял меня под руку, и мы отправились назад к нашему домишке. Там мы расстались, потому что он пошел прямо к себе и опять закрылся, а я поспешил в бильярдную в двух кварталах от нас, где собиралось большинство сезонников, когда не было работы. Я сыграл партию в пул 22 22 Пул — американская разновидность бильярда. и проиграл; понаблюдал за игрой в карты, теша себя надеждой, что до драки дело не дойдет, а когда настало обеденное время, пошел домой.

Криспин все еще мерил шагами свою комнату. В тот вечер я пораньше улегся спать, потому что на следующий день нужно было ни свет ни заря вставать на работу. Но в полночь, когда меня наконец сморил сон, в мою комнату ворвался Криспин.

— Порядок! Решено! — заорал он.

— Что решено? — испуганно спросил я, вскакивая с постели и тряся его за плечи. Я подумал, что случилось какое-то несчастье. — В чем дело, Криспин?

— Все, я решил стать американцем, — взволнованно заявил он. — Решено!

— А как это тебе удастся? — спросил я, глядя на его темнокожее лицо и расплюснутый нос. — Каким образом ты собираешься совершить это чудесное превращение?

— Да очень просто, — проговорил он с вызовом. — Проще некуда. Ты обратил внимание на типографию, возле которой мы вчера останавливались?

— Ну, обратил. Да только, что в ней интересного? На что она мне сдалась?

Криспин гордо приосанился и торжественно провозгласил:

— Я стану издателем!

Его голос звучал величественно, в полумраке комнаты он показался мне выше ростом. Словно это вовсе и не был тщедушный коротышка Криспин Балисон, которого неделю назад я ходил встречать на автобусную станцию. Передо мной стоял не маленький, насмерть перепуганный иммигрант, с трудом говорящий по-английски, а рослый, уверенный в себе американец. Казалось, он обладал энергией и пронырливостью вездесущего американского газетчика, способного раскопать любое темное дело.

— Но ты дотянул всего-навсего до четвертого класса в своей деревне, — сказал я, подтрунивая над ним. — Я думаю, что для издателя требуется образование получше.

— Ты видел книги, которые я взял в библиотеке?

— Видел у тебя в руках какие-то две книжки, но даже не знаю, как они называются.

— Так вот. Этих двух книг вполне достаточно, — объяснил он доверительным тоном. — Одна из них о самом рэкете, а другая — о человеке, который первым им занялся. Я стану редактором и издателем, все в одном лице. А грамматика — дело десятое. Это придет позже само собой.

— Ты прав, Криспин, — съязвил я и подумал, что через день-два он забудет про свою затею. — Мы, филиппинцы, не особенно сильны в грамматике.

— Разве дело в одних филиппинцах, — ответил он гордо. — Я теперь американец, да будет тебе известно. И пекусь о всех, кто живет в Америке.