Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни

— Не надо мне никакого поля.

Он взглянул на нее, она отвернулась, и снова воцарилось молчание. Так они молчали долго.

— Возвращайся к ним, — сказала она наконец. — Не годится тебе сейчас быть здесь. Они уж, наверно, хватились жениха... И Мадулимай рассердится. Ступай.

— A-а, пусть! Больше всего мне хочется, чтобы ты пошла туда и станцевала... в последний раз. Гонги зовут тебя.

— И ты... ты меня об этом просишь?

— Лумнай, — сказал он нежно. — Лумнай, пойми, это только потому, что я должен после себя оставить на земле человека! Ты же хорошо знаешь, что жизнь мужа и жены не имеет смысла без ребенка. Люди смеются за моей спиной. Это ты тоже хорошо знаешь.

— Да, я знаю это, — отвечала она. — И я буду молиться, чтобы Кабуньян осчастливил тебя и Мадулимай.

Она закусила губу и, не выдержав, исступленно зарыдала.

Она вспоминала, рыдая, все семь урожаев их совместной жизни, мечты и надежды, какие они питали вначале. Она вспоминала тот день, когда он уводил ее из родительского дома на другой склон горы. Они карабкались вверх по крутой тропинке, а внизу было глубокое ущелье и бурлящий горный поток — как сейчас перед глазами этот поток: воды его переливаются то белым, то желтовато-зеленым цветом, то искрятся, как расплавленное серебро... Они катятся и ревут, и их рев отзывается оглушительным эхом в неколебимых скалах. Она с Авийао уходит все дальше и дальше, а грохот воды еще стоит в ушах и не слабеет...

Потом другая картина: поток с яростью обрушивается откуда-то сверху на неровную цепочку больших обкатанных камней, и они оба с опаской вглядываются в эти камни, по которым им предстоит переправиться на противоположный берег, — выдержат ли они под напором воды, а то не ровен час...

И еще: они долго, с наслаждением пьют воду, когда отдыхают уже на другом берегу потока перед подъемом на новую гору...

Она смотрела на его лицо, по которому метались блики огня: суровое, сильное и доброе лицо близкого ей человека — самого большого весельчака в деревне, не раз приводившего в восторг ее и подружек своими шутками и небылицами. Она гордилась, что у нее такой веселый и остроумный муж. И мускулы у него были крепкие и надежные, бронзовые, тугие, сильная шея легко держала на плечах голову, а взгляд блестящих глаз был открытый и приветливый. Она всегда любовалась его телом, особенно в те дни, когда он, вгрызаясь в гору, расчищал одно за другим — пять террасовых полей для нее и для себя, и его широкий в плечах и гибкий торс, напрягаясь в усилии, казался ей гладким и упругим стволом дерева, таким же как то, которое он вырывал с корнем и оттаскивал прочь с поля. Мышцы на его руках и ногах струились плавным потоком — он был очень сильный, и поэтому, наверно, она потеряла его.

Она упала на колени и прильнула к нему.

— Авийао! Авийао! Муж мой! Я сделала все, чтоб иметь ребенка, — говорила она хриплым от страсти шепотом.— Посмотри на меня! — она повысила голос. — Посмотри на мое тело. Тебе оно всегда так нравилось, ты всегда хотел его... Я хорошо танцевала, хорошо, лучше других управлялась с работой, не отставала от тебя в горах. И сейчас мое тело такое же — крепкое и полное силы. Но чем я виновата, Авийао, что Кабуньян не сжалился надо мной! Авийао, Кабуньян жесток ко мне! Авийао, я теперь брошенная женщина! Я должна умереть.

— Это уж ни к чему. Глупость ты говоришь! — сказал он, опять беря ее лицо в свои руки. Ее теплая обнаженная грудь трепетала у его груди. Она тесно прижалась к нему, положив голову ему на плечо; копна волос рассыпалась по ее спине, мерцая в темноте.

— Мне не нужно никакого поля, — шептала она. — Я не хочу ничего, кроме тебя. Я не могу думать ни о каком другом мужчине!

—Тогда ты навсегда останешься бесплодной.

— Я вернусь к отцу. Я должна умереть.

— Тогда ты ненавидишь меня! — сказал он. — Если ты умрешь, значит, ты ненавидишь меня. Ты не хочешь, чтобы у меня был сын. Не хочешь, чтобы мое имя осталось жить в нашем племени!

Она молчала.

— Если я не попытаю счастья еще раз, — оправдывался он, — не ты, а я должен буду умереть. Никто не станет обрабатывать поля, которые я отобрал у гор, и никому они не достанутся после меня...

— А если... если опять ничего не получится, — сказала она задумчиво, потом голос ее дрогнул: — Нет, нет! Я не хочу, чтоб не получилось!

— Если не получится, я вернусь к тебе. Тогда мы оба умрем. Нам обоим придется уйти из жизни нашего племени.

Гонги продолжали стучаться в стены хижины, гулкие и далекие.