Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни

Новичку работа на лесоповале кажется очень трудной, его подавляет огромность задачи. Как можно расчистить эти непроходимые леса? С чего начать? Но когда на лесоповале работаешь, как мы, годами, начинаешь находить в этом удовольствие. Сначала долго идешь по солнцепеку, с радостью ожидая прохладную лесную тень. Со временем научаешься отыскивать в лесу родники и пить холодную вкусную влагу, которая скапливается в дуплах и снимает любую усталость; читать олений след; видеть, что вот в этой водомоине ночевал дикий кабан.

В полдень мы устраивали перерыв и, если работали поблизости от бараков, шли туда на обед. Чаще обед привозили нам в лес и мы ели в тени деревьев. Пища была незамысловатая — неочищенный рис с овощами, бананы, изредка — сушеная рыба. Но мы всегда съедали с удовольствием все, что нам давали. После обеда был короткий отдых, когда мы валялись в холодке леса, еще лучше, ловили рыбу в ближайшей речушке. Рыба водилась в любом ручье, чаще всего это была мартинико. Вообще-то мартинико не едят, считается, что это рыба дрянная. Но на Давао она очень крупная, мы к ней привыкли, и она нам стала даже нравиться.

Перед заходом солнца по сигналу бригадира мы строились и шагали в лагерь. Дальше весь вечер был наш, до самого отбоя. Заключенные играли в разные игры или просто шатались по лагерю, болтали. Я часто навещал Будлонга, у нас с ним было много дел. Я, например, хотел, чтоб он обучил моего щенка, как он учил свою Бантай. Будлонг прекрасно учил собак разным трюкам. Щенок уже умел подбирать и приносить вещи, караулить по приказу. Щенок быстрей учился, когда его мать Бантай была рядом. Мы брали собак с собой в лес на работу.

По воскресеньям нас не посылали работать, и мы целый день отдыхали. Заключенные не ходили к воскресной мессе, потому что в лагере не было священника, а ближайшая церковь находилась в городе Давао, до которого восемь часов пути. Верующие очень страдали от этого и проводили примерно час за чтением религиозных книг. Если кто-то интересовался, зачем это им, они объясняли: ну, а если согрешил человек и хочет исповедаться и получить отпущение грехов? Или, скажем, нуждается человек в том, чтоб его наставили? Или умирает и желает причаститься?

Конечно, для большинства из нас это было ерундой. Умирает человек, значит, умирает. Шум поднимать тут не из-за чего. Понятно, что за жизнь цепляешься, сколько силы позволяют, жизнь прекрасна и сладостна. Но потом наступает твой час — и ты уходишь. А если тебя пугает мысль о смерти, ну что ж, спрячь голову под подушку или повернись лицом к стене.

Однажды утром я проснулся и только надел башмаки, как вдруг понял: кого-то должны освободить. Я так ясно уловил эту мысль и так поверил в нее, будто мне шепнули на ухо: «Кого-то должны освободить». Я постоял минуту, вслушиваясь в эти слова. Они возникли во мне самом, и чем больше я о них думал, тем сильнее верил. Чувство это настолько захватило меня, что после завтрака я стал высматривать Будлонга, чтобы рассказать ему. Но Будлонга не было на поверке, заключенные из его барака объяснили, что он пошел к врачу, потому что вечером его знобило. Малярия, конечно, подумал я. Ничего, увижусь с ним попозже.

За работой я начал размышлять, кого же из нас скорей всего освободят. Я припомнил, что перед самым отъездом из Иваига офицер проглядывал наши дела и дал нам понять, что на освобождение могут надеяться человек двенадцать. В том числе Будлонг и я. Я чуть не подпрыгнул. Нас с Будлонгом освободят! Может быть, приказ придет со следующей почтой. Я быстро подсчитал: понедельник, вторник, среда. В среду нас освободят!

Как только мы вернулись вечером в бараки, я бросился в лазарет искать Будлонга. Он лежал на высоко взбитых подушках, вид у него был совсем больной. Его снова трепала лихорадка, приступ только что прошел. Я рассказал ему, что произошло утром, и он немного приободрился. Будлонг объявил, что и v него предчувствие, будто скоро что-то случится. Почта в среду, напомнил я. Да, ответил он, а сегодня понедельник. Мы обсудили подготовку к отъезду, поскольку уже воспринимали наше освобождение так, как если бы нам официально зачитали приказ.

Я подумал, что пора уходить, потому что Будлонг еще слаб; когда я поднялся с места, он показал на Бантай, лежавшую у кровати, и попросил забрать ее домой — она со вчерашнего вечера от него не отходила и ничего не ела. Бантай, не противясь, пошла со мной, но, едва проглотив еду, которую я дал ей, бросилась вон.

На другой день я был сам не свой и не мог толком работать. Заключенные из нашей бригады пытались выспросить, в чем дело, но я отмолчался. Когда наступила среда, я отсчитывал каждый час. Меня чуть не придавило падающим деревом, потому что я прозевал предупреждающий сигнал. Бригадир подозрительно глянул на меня. Решил, наверное, что я обдумываю побег. Верно, я как раз об этом думал, но только бригадир ни за что бы не догадался, что это за побег. Я намеревался бежать в другую жизнь. В дотюремную? Нет, к ней уже не было возврата. Я все начну сначала. Я собирался все оставить: тюремную одежду, преступление и кару за него. Кур я отдам Лоренсо. Постель с подушками — Педро. Шляпу, башмаки — все это барахло тем, кто пожелает взять. И — если бы это было возможно — я бросил бы тут и все воспоминания.