Инна Александрова - Свинг

Бомбежек не было — слишком далеко от фронта. Голод тоже еще не настал, но ремешки пришлось быстро затянуть потуже. Работали сутками: завод перешел на выпуск оборонной продукции.

В конце сентября всех послали на уборку картошки. Подходящей одежды не было. Купить было уже негде и не на что. Поехали в том, что похуже. И, конечно, здорово простудились. Коля отделался сильным кашлем, а Веру пришлось положить в больницу: воспаление легких, температура под сорок. Вот здесь, в больнице, и произошло их знакомство с Ириной Яновной, ее Ирочкой. Дорогой подружкой.

Как все врачи в глубинке, Ирина Яновна одинаково хорошо владела и скальпелем, и стетоскопом. Муж ее был главным инженером спиртзавода, который теперь, в войну, тоже спешно начал расширяться и работал день и ночь. Дочь — школьница.

Что такое дружба? Друг — наверно, избранный нами родственник, хотя родственники, надо сказать, часто не бывают друзьями. Дружат по-разному — ради удовольствия, ради корысти. Но дружат еще и потому, что есть потребность в человеке, которому ты мог бы рассказать все-все, даже такое, чего не расскажешь жене или мужу. Таким другом стала для нее Ирочка.

Ирину Яновну и Бронислава Брониславовича прислали в райцентр в тридцать пятом, когда начали строить спиртзавод. С маленьким ребенком на руках, с нуля, они вместе с другими выстроили современное производство. Уважением пользовались полным, хотя были нерусскими. В те годы вопрос национальности не так волновал людей, как это стало позже. Если в Москве еще можно было услышать антисемитские высказывания, то в глубинке этого не было. Вот и мама Веры Николаевны — чисто русский человек — ни полслова не сказала Верочке, когда вышла она замуж за Мишу Ривкина. Во время войны в Приозерск понаехало столько эвакуированных и ссыльных — немцев, евреев, чеченцев, ингушей, что если бы стали разбираться, кто есть кто, страшная резня началась бы. Наверно, потому теперь, когда по телевизору Вера Николаевна слышит: «лицо кавказской национальности», «скрытый еврей», ей становится страшно. Страшно не за себя: она старая. Страшно за молодых, которые живут, растут в такой национальной ненависти и вражде, что никак понять не могут: зло в эту жизнь, в этот мир приходит совсем с другой стороны. Зло идет от несовершенства человека, от того, что он постоянно ожесточается, думая только о собственной выгоде. Вся жизнь человека, к сожалению, замешена на противоречиях, на зле, а благо так хрупко, так недолговечно.

Дружба с Ирочкой — одно из самых светлых воспоминаний. Потом развело, разметало их, а тогда они были вместе, были молоды и, хоть шла война, собирались, когда была возможность, пели под гитару. Особенно хорошо выходило у них есенинское «Письмо к матери».

В марте пятьдесят третьего случилась смерть Сталина. Нельзя, не по-христиански радоваться смерти человека, а они с Колей радовались. Может, за это их Бог теперь наказывает? Да, они радовались. Радовались, потому что умер не человек. Умер монстр. Так они уже тогда воспринимали Сталина, но это было их тайной. Даже Ирочке, подружке своей, она этого не говорила.

Освобождение их пришлось на март пятьдесят четвертого. Как всегда, в конце десятидневки пришли к коменданту на отметку. Как всегда, расписались, но на сей раз им было велено через день явиться в управление МВД-МГБ. Знали, что ничего хорошего не услышат. Решили: задумали снова куда-то их перебросить, переслать. Однако в этот раз ожидало счастье, счастье, в которое невозможно было поверить, — свобода. Как все советские люди, они не могли сразу уволиться и уехать. Но теперь они не были сосланными, с них был снят позор лишенцев. Они были как все. Им выдали новые чистые паспорта.

От свободы и весны казались очумелыми. Кончилось проклятье семнадцатилетней ссылки. Им сказали, что к лету могут рассчитывать на возвращение в Москву. Позже поняли, почему только к лету. Таких, как они, были тысячи, и властям надо было со всеми разбираться, давать новую работу, кров. Это было не так просто.

В сентябре пятьдесят четвертого вернулись в Москву. Сразу же получили двадцатиметровые хоромы — именно хоромами показалась им комната, которой теперь лишила их Валентина. Сорок пять лет в ней они прожили. Теплые, кафелем обложенные туалет и ванная, большая кухня и коридор, газ, высокие потолки, огромное светлое окно — разве это не чудо? Денег было мало, но они все-таки смогли купить раскладной диван, стол, три стула, а на кухню маленький столик. Господи, как же они были счастливы!