Инна Александрова - Свинг

Господи! Более двух тысяч лет длится попытка остановить лавину зла, искажающую лик человека. Ничего не получается. Просветления, красоты, святости достигли лишь единицы. Массы ни капельки не изменились. Иисус предсказывал, что во многих охладеет любовь. Так оно и случилось. Наверно, зло вообще находится вне среды бытия. Рождается из небытия и в небытие уходит. И источник зла, конечно же, в подмене подлинных реальностей фиктивными, в оболгании всех стихий бытия. Возлагать ответственность за зло на Бога — значит, отрицать самого Бога. Нет! Нет! Те, кто отвергают Бога на том основании, что в мире существует зло, хотят насилия и принуждения в добре, лишают человека высшего достоинства. Их же с Колей зло опять догнало — как тогда, в тридцать седьмом. Тогда зло выступило в лице власти, государства. Теперь источником зла стала Валентина. Но разве могла бы она так распоясаться, если бы знала: власть, государство защитят их? А чем «приветили» чиновники? Отказом. Разве так уж трудно и невозможно дать двум старым людям малость, о которой они просят? Разве так уж много таких старых стариков? Нет, власть еще раз отринула их, отвергла, оплевала.

Могущество одних всегда основывается на покорности и боязни других. И эти, первые, всегда всеми правдами и неправдами заставляют замолчать тех, кто только смеет подать голос. Так что зло, дьявол сидит не только в Валентине. Зло — в самом государстве. У нас злое, сатанинское государство.

Конечно, они зажились: ей девяносто, ему девяносто два. Но что, что им делать, если ноги еще как-то ходят, а голова, хоть и плохо, но работает? Куда девать себя? Живыми лечь в могилу? Если она что-нибудь над собой сделает — это тоже не так просто, Коля быстро уйдет следом. Но ведь это грех! Что о Тоне подумают люди — соседи? Нет. Этого делать нельзя. Бог дал людям свободу. Свободу выбора и воли. И Бог дал жизнь. Только Он может отнять ее. Но когда же, когда же Он это сделает?! Когда? Вот, опять она ропщет, опять проявляет нетерпение. Это плохо, очень плохо…

Днем Вера Николаевна отвлекается жизнью, бытом, а темными бессонными ночами все никак не может понять: за что? За что им под самую старость такое испытание? Ведь никого они в жизни не обидели так, чтобы на них могли озлобиться. Не было у них врагов. Всегда были искренними. И теперь Тоня, Тонечка, дружок милый и дорогой, пожалела, приютила их. Значит, есть еще в жизни добро. Оно борется с проклятым сатаной, не давая ему, козлорогому, править шабаш.

1999 г.

хрипит утесовским голосом мой патефон, а твои колеса отсчитывают: стук-стук, стук-стук, стук-стук…

Расстались мы с тобой недавно, а фонарей и звезд точно не было. А были карагандинские парни, которые сразу потянулись к тебе, как мотыльки на свет.

А с тобой должен был быть я. Я — и никто другой.

Если бы не зима сорок восьмого… Но разве мог я поступить иначе? Ведь она была такая маленькая — чуть не по пояс мне. А эта сволочь ясно чего хотела.

Нет, она не кричала. Она уж, видно, и кричать не могла. Она только скулила, как щенок, пока он рассупонивался. Я ведь вначале и подумал, что собака скулит. Нужно было бить его, пока он расслабленный был, а я, слюнявый интеллигент, разговоры начал разговаривать, наклонился ее поднимать. Вот и врезал он мне бутылкой по башке.

Ирина Яновна, когда в больнице уже пришел в себя, сказала: ты очень счастливый, Сереженька…

Наверно, счастливый, если выкарабкался из абсцесса мозга. Ирина Яновна потом все объяснила мне на рентгеновском снимке. Знаешь, я теперь умею читать рентгеновские снимки. Это здорово интересно.

И хоть маман моя шипела, что операция сделана неудачно, я-то понимаю: если б не Ирина Яновна, лежать бы Сереге Скворцову в сырой земле…

Я тогда влюбился в твою мать. Смешно, конечно: семнадцатилетний юнец и сорокалетняя женщина. Но когда она в своей белой шапочке с выбившимися темно-каштановыми волосами появлялась в палате и огромными синими глазами смотрела на меня, казалось, боль куда-то уходит…

Знаю, Ирина Яновна хочет, чтобы я стал врачом, говорит, толк из меня получится. Да и сам я склонен в это верить. Так что потерпи, Анютка. Самую малость потерпи. Один год, всего год. Ну что он по сравнению с целой жизнью? Помнишь: