Рассказывая об этом, Нина плакала: «Мы предали, предали папу…» На что я отвечала: «Если бы „оттуда“ Григорий Евсеевич мог оценить ситуацию, он бы одобрил то, что сделала твоя мать. Это не предательство».
«Знаешь, — говорила Нина, — страх гнал все дальше и дальше, а солнце было такое яркое, так все высвечивало, что, казалось, будто мы на сковородке. Вот сейчас нагонят, настигнут, прихлопнут… После войны, когда на тех, кто остался, смотрели косо, все думала: как, как же мы могли не уехать? Почему не эвакуировались? Но, вспоминая, что отец был инвалидом второй группы и делал все, чтобы с вверенных ему складов до пылинки досталось родной Красной Армии, а мать — с распухшими ногами — была день и ночь в госпитале, понимала: мы — козявки. Мы не были нужны Советской власти. Чхать она на нас хотела, а потому — ни в чем не виноваты. Вина уходила».
* * *
Нахичевань — пригород Ростова. Домики были покрыты татарской черепицей — желобчатой. Теперь крыши железные. В одном из таких домиков и жила Флёра — девушка-татарка из-под Казани, приехавшая к тетке в тридцать девятом. Тетка сильно болела и вскоре умерла. Флёра осталась одна. Она поступила санитаркой в больницу, и вот тут судьба свела ее с Марией Алексеевной. Девушка была смышленой, и Мария Алексеевна в сороковом устроила ее в медицинское училище: семилетку Флёра закончила — хоть и татарскую. Мария Алексеевна опекала девочку: как и Нине, ей было семнадцать.
Теперь, когда наступили лихие дни, Флёра стала спасать своих покровителей, делая все с полным чистосердечием, прямодушием и даже отвагой. Она была маленького роста, но крепкая, и, натянув на самые брови платок, бегала в город: взять какие-то вещи в квартире, на рынок за едой. Откуда были деньги? Флёра и тут постаралась: съездила в недалекую станицу, сговорилась с зажиточной семьей, державшей овец. Объяснила, что будет брать в кредит шерсть и вязать кофты. Кофты отдавать им же, а платить — сколько смогут. Не обманули сельчане, не обидели.
И днем, и поздними вечерами, при коптилке, пряла Мария Алексеевна бесконечную пряжу на прялке, оставшейся от Флёриной тетки, а девочки вязали. Это была изнурительная работа, но она давала смысл их существованию. И хлеб. Если бы не кофты — погибли…
Ах, Флёра, Флёра! Как пела она свои татарские песни!..
Соялгэнсен чатта баганага,
Яфрак тосле сары йозлэрен.
Кызманмыйча кунелем чыдый алмый,
Бигрэк монлы карый кузлэрен.
Это была очень грустная песня на слова Тукая. Обращаясь к опозоренной девушке, поэт говорил:
Словно листья желты твои щеки,
Ты стоишь на углу у столба…
Погляжу — и сжимается сердце,
Как печальна такая судьба!
Подлый бай, пьяница и развратник, опозорил девушку, а сердце Тукая разрывалось в горькой скорби о ее судьбе.
Флёра часто пела по-татарски и не всегда переводила, но Нине и Марии Алексеевне казалось, они понимают. Понимали сердцем.
Ах, Флёра, Флёра! Какой храброй и отважной она была! Пятнадцатого-семнадцатого февраля, незадолго до освобождения, сильно стреляли. Нина и Мария Алексеевна умоляли ее никуда не ходить, но в доме совсем не осталось еды, и она пошла — храбрый маленький солдатик. Они нашли ее поздно вечером недалеко от рынка: пуля прошла через сердце.
Тут же, под покровом ночи, наняв какого-то мужика с телегой, привезли Флёру на нахичеваньское кладбище. Мужик вырыл могилу. Они опустили тело без гроба — в простыне…
Прожив еще два дня в Нахичевани, вернулись домой, а двадцатого февраля сорок третьего гудок на заводе «Красный моряк» известил, что город свободен.
* * *
В сороковом, перед войной, к Нине пришла любовь. Сразу оговорюсь: не теперешняя — постельная. Это было чистое и свободное чувство, свободное от влияния других страстей, которые таятся в глубине нас и часто неведомы нам самим. Это была любовь, которая делает человека Богом, которая укрепляет слабое и возвышает низкое, идеализируя существующее. Это была любовь, которая постоянно пьянит, ибо есть горячка сердца. Объектом любви был Костя Бжезовский.
Бжезовские жили этажом выше, и Казимир Александрович, отец Кости, командовал промышленностью города. Костя был единственным сыном — синеглазым шляхтичем. Конечно, Бжезовские были обрусевшие, но порода была видна. Не влюбиться в такого было невозможно, если еще учесть, что он был прекрасно воспитан и играл на фортепьяно. Разница в три года, видно, не имела для молодых значения: Нина была умна и начитанна.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу