Инна Александрова - Свинг

Отношения твои с сослуживцами всегда были дружественными, но не близкими, как с Карташовым. Ты хорошо чувствовал людей и старался не наступать им на мозоли. У тебя были прекрасные товарищи — Боря Диденко, Саша Илов, Левочка Шур.

Весной шестьдесят четвертого Машенька окончила школу с золотой медалью. У нее были серьезные намерения — поступить в Бауманское на спецфакультет, где когда-то учился ты. Мне казалось это слишком трудным для девушки, но Мария всегда была самостоятельной: хочу — буду. И поступила. Без всяких блатов. Девчонка была способной.

Летом шестьдесят девятого впервые по санаторной путевке поехали в Мисхор. Поехали втроем — с Митей. Санаторий располагался среди камней, фуникулера к морю не было. Приходилось спускаться и подниматься, выворачивая ноги. На троих дали одну комнату с лоджией. Я спала на раскладушке. А еще пристроилось к нам семейство Бруштейнов. Бруштейн был секретарем ЦК компартии Израиля. Было ему под пятьдесят, говорил только на идиш, иврите и немецком. Я с ним общалась на немецком, который знала плохо, но все-таки знала. Бруштейн был из богатой семьи. Его жена Мати, молодая женщина, немного знала по-русски: родом была из Словении. Маленькой дочке Фиме было всего шесть лет. Она влюбилась в нашего Митьку и гонялась за ним повсюду. Мати, да и сам Бруштейн очень боялись войны и все просили пересказывать, что пишут в свежих газетах. Однажды во время экскурсии, Бруштейн увидел, как работают, дробя камни кувалдами, женщины в оранжевых жилетах — дорожные строители. Очень удивился, почему так тяжело трудятся женщины. Я объяснила, что у нас все, вся экономика держится на женщинах. И если бы не женщины — в войну пропали бы. Мужики почти все сразу были перебиты: ими очень бездарно руководили. А теперь, после войны, оставшиеся устраиваются начальниками и куда полегче. Женщины вкалывают нечеловечески. Объяснила, что во время войны сама работала физически — и у станка, и шоферила. Он вытаращил глаза.

В семьдесят первом — Митенька уже окончил рыбный институт и ходил механиком в море, а Маша, выйдя замуж за парня из своей студенческой группы и распределившись в Подмосковье, жила отдельно — впервые вдвоем поехали в Друскенинкай в отпуск. Мне посоветовали попить тамошней водички.

Господи! Как же без устали мы бродили! Обошли, кажется, все уголки городка, но чаще всего заходили в католический собор и, протянув усталые ноги, с замиранием сердца слушали орган. Ты говорил: «Лида, почему так возвышающе торжественна католическая музыка? Почему, когда здесь сижу, мне кажется, что сердце, душа улетают куда-то ввысь?»

Такого полного счастья, как в то друскенинкайское лето, не испытывала никогда, а что-то, что — непонятно, носилось уже над нами. Чем лучше шли у тебя дела, тем жестче, агрессивнее становился первый — Шаповалов. Мы не понимали, что ему нужно, а друг Левочка Шур все повторял: «Миша, Миша, как же ты не видишь, что ты среди них — белая ворона». Это действительно было так. Ты, никогда никому не делавший худого и считавший, что и тебя никто понапрасну не обидит, не видел, что проделывал первый…

Тебя любили люди. Любили за то, что ты их любил, жалел и всегда, когда мог, помогал. Особенно хорошо удавалось тебе спасать от алкоголя: мужики после бесед с тобой тет-а-тет почему-то переставали пить. Одумается такой, очухается и видит: нет ничего родней семьи. Благодарили. А еще ты лихо раздавал деньги — из собственного кармана, конечно.

Помню такой случай. Дождливая ноябрьская ночь. Звонок в дверь. Передо мной простоволосая женщина в кое-как застегнутом пальтишке. Плачет-рыдает: умирает в больнице ее дитя, ее мальчик. Врачи сказали: помочь может только Радин. Тебе удается дозвониться в Москву, и уже на следующий день на санитарном самолете прилетает бригада врачей с необходимыми лекарствами. Малыш спасен. Такие вещи, конечно, быстро разносились по городу. Или еще. Был в городе пединститут. В пединституте завкафедрой Захаров. Кафедра философии. Захаров — человек умный, самостоятельный — где-то перебежал дорожку первому секретарю. Что-то сказал, что тому не понравилось. Кафедры марксизма-ленинизма, философии под особым надзором обкома. Тиранили и третировали Захарова по-страшному. Как только не придирались. В сталинские времена посадили бы непременно, но теперь обстоятельства были другие, а люди оставались теми же. В общем, зуботычинам не было счету. Ты уважал Захарова. Придумал какую-то командировку в Волгоград и взял его с собой. Представил тамошнему партийному начальству, и Захарова пригласили профессором в местный институт. Помог с обменом квартиры. Так поступал ты, защищая людей.