Инна Александрова - Свинг

К концу пятьдесят первого года получили квартиру в только что отстроенном доме, предназначенном для работников обкома. Дом — панельный, не кирпичный, но панели толстые, а потому тепло. Паровое отопление греет вполне прилично. Сырости нет, дети оживают.

Соседями по лестничной клетке оказываются две очень симпатичные семьи: Иловы и Диденки. Мы быстро знакомимся и сближаемся.

У Иловых — двое детишек: мальчик и девочка. Диденки бездетны и собираются взять на воспитание ребенка. И Саша Илов, и Боря Диденко работают в обкоме. Зина Илова отдала детей в детский сад и пошла работать; Лиза Диденко тоже трудится. Днем я одна, вечером Зина с ребятами и Лиза приходят ко мне, и начинается чаепитие. Однако к возвращению мужчин — а приходят они поздно — дети накормлены, спят. Мы разбегаемся по своим норкам.

Начало пятьдесят третьего ознаменовывается жутким событием — «делом врачей». В январе объявляют по радио и в газетах, что шайка известных врачей-евреев травила главных московских партийцев. Я в это не верю, Зина Илова тоже, Лиза как-то сомневается. Не веришь во все это и ты, но молчишь. Открыто высказать свое мнение не можешь: секретарь горкома. В нашем узком кругу это связано в увольнении с работы Левочки и Оли Шуров. Оля — русская, но взяла фамилию мужа. Этого достаточно, чтобы уволить и ее. Так решает начальник облздравотдела, и никто ничего ему приказать не может. Лев Моисеевич, работающий областным хирургом, и Ольга Леонтьевна — ведущий гинеколог теперь никто. Но, слава Богу, четвертого апреля все разъясняется: баба-врач, что оговорила врачей, признается официально шантажисткой, однако ее почему-то не сажают, как было принято в те годы, а оставляют на свободе. Во всем этом потом — но не до конца — разберется история, а пока все — чурки: что вешают на уши, в то и верим. Однако нет: не верим, но молчим.

Летом пятьдесят третьего тебе дают отпуск, и впервые едем к твоим матери и отцу в Грязи. Я очень рада: в Грязях, как пишет твой отец, функционирует церковь. Я смогу покрестить детей. Мы действительно делаем это, и ни одна собака не знает, что секретарь горкома совершил религиозный обряд. Себе тоже покупаем простые крестики — на серебро нет денег. Твой крестик зашиваю в кармашек для часов в брюках, и ты носишь его всегда с собой. Свой прячу в укромное место. Конечно, никому не говорим о свершившемся.

Вообще, мы очень бедны, бедны по-настоящему. Бедней Иловых, Диденок и Шуров. Почему? Да потому что живем только на зарплату, на одну-единственную вчетвером. И еще приходится «отламывать» маме и Рае: отец мало что приносит в дом, Рая учится в педтехникуме, пенсия по инвалидности у мамы — сущие копейки.

Но я никому не завидую, никого не корю, ни о чем не жалею. Мы живем в любви, это — главное. Детей не хочу отдавать в садик, потому что там много грязи. Нравственной грязи. Может, не права, но считаю: что заложится в их сердечки смалу, то и вырастет.

Конец пятьдесят четвертого. Я поступила в пединститут на очное отделение. Детям — семь и шесть лет. Когда нахожусь на лекциях, оставляю одних. Маня — за командира. Командует неплохо. Ничего предосудительного не вытворяют. Иногда «моют» паркет. Приходится отчитывать. Сердце, конечно, неспокойно, но что поделать. Выхода нет.

Очень интересны лекции и практические занятия по русскому языку. Ведет их Александр Николаевич Шрамм. Приехал не так давно из Воронежского университета. Возглавил кафедру. Я хожу у него в первых ученицах. Лестно.

А еще подружилась с одногруппницей Лелей. Она моего возраста, не замужем, жила в Рязани. Работает вечером и ночью в какой-то диспетчерской, днем учится. Милая, приятная женщина с несложившейся личной судьбой. Оттого и в Калининграде — на «краю света». Мы кооперируемся. Когда я не могу оставить детей, она — слово в слово — записывает лекции.

Карташова, первого секретаря обкома, перевели на Дальний Восток, в Приморский край. Ты говоришь, что в Москве он кого-то не устраивал или кому-то понадобилось его место. Очень скоро выясняется — кому. Первым секретарем «избирают» некого Шаповалова, присланного из Калинина. Теперь это Тверь. Тут же становится известно, что погорел он на «тройке», то есть тройке лошадей, на которой по Калинину разъезжала его мадам. Правда это или нет, не знаю, но сорока на хвосте принесла, а дыма без огня не бывает.

Нам с тобой очень жаль Карташова: в Калининграде у него остались три могилы — двух мальчиков и жены.