Инна Александрова - Свинг

Родители красивы, только очень худы. Особенно красива мама. На нее заглядываются мужчины, и мне очень хочется быть на нее похожей, но я — вылитый отец. Так говорят все. У меня русые, как у отца, волосы, забранные в две толстые косички, и серо-голубые глаза. Девица я вроде бы не уродина, но все равно хочу быть похожей на маму, у которой, как все говорят, точеный профиль, густые вьющиеся темные волосы и тоже серо-голубые глаза. Она похожа на «дяденьку» Христа. Икону видела в церкви.

Мама хромает. У нее врожденный вывих тазобедренного сустава. В тринадцатом году — маме было пять лет — бабушка Мэра-Ита повезла ее из Орши, где они жили, в Питер к врачам. Так случилось, что попали в руки лейб-хирурга Его Величества профессора Вредена, который оперировал маму, но неудачно. Осталась хромоножкой. Но тогда еще не ходила с палочкой. Палочку взяла перед самой войной. Из-за хромоты не состоялась певческая карьера — она очень хорошо пела. Как-то темной оршанской ночью ее пение услышал заезжий артист и предложил помощь в устройстве. Но увидав, что мама хромая, смолк.

Родителям приходится брать ко мне нянек: не работать мама не может — потеряет профессию и просто не прожить, а бабушек-дедушек нет. Папины родители давно разошлись, его мать умерла от рожистого воспаления в двадцать пятом. Где отец — не знаем: из Уфы уехал в Варшаву и переписки нет никакой. Отец мамы умер давно, а Мэра-Ита больна и живет теперь не в Орше, а в Рогачеве у каких-то дальних родственников. В двадцать восьмом, когда мама вышла замуж, приезжала, но не захотела жить с зятем — гоем, то есть русским.

Няньки мои меняются как перчатки. Дольше всех живет Устя — толстая деревенская женщина, очень добрая и набожная. Она водит меня в Воскресенскую церковь, и мы долго стоим с ней на службе. Стоим обе на коленочках, а когда дяденька-священник собирает на поднос деньги, Устя дает и мне денежку, чтобы я со словами «на храм» сделала взнос. Но Устю вдруг срочно вытребывают назад, в деревню, и мы со слезами ее провожаем.

Без няньки нельзя ни дня, а потому родители срочно берут деревенскую девочку Нюру. Нюра худа, белобрыса, прыщевата, с тонкой косицей. Она плохо обходится со мной — иногда дает подзатыльник. Живет у нас недолго: однажды отец, вернувшись домой пораньше, застает в комнате страшную вонь. Нюра сходила в ведро, стоящее под рукомойником, и не вынесла. Мой горшок тоже грязный.

Третья нянька Лизон, или Елизавета Евстафьевна, женщина городская. Вначале все ничего. Она живет недалеко и ночевать уходит к себе, но потом начинает вместе со мной посещать собрания баптистов. Баптистка. Мы с ней идем в Богоявленскую церковь, что на Проломной. Там перед собраниями — у баптистов собрания — на примусе варят картошку и всем присутствующим раздают по две штуки. Обо всем этом я взахлеб рассказываю вечером родителям, и они решают, что баптистку из меня делать не стоит. Ну а тут поспевает очередь в садик, и жизнь как-то упорядочивается.

Пассаж населяет самый разнообразный люд. Мы дружим с семейством Ирочки, которое живет в коридоре «за углом». У Ирочки есть бабушка, поэтому проблем с няньками нет. Ирочка очень славная, и мы играем с ней и никогда не ссоримся. Есть еще приятель Гога, что живет в большой комнате напротив. У него — и бабушка, и дедушка, и мама. У них на столе всегда горячий самовар и сушки с пряниками. Иногда угощают. Они из «бывших», как говорит мама, а их дочь Мотя — Гогина мать — возьми да и выйди за цыгана. Так что Гога — цыганский сын, трудновоспитуемый. Он чуть старше меня и все время норовит куда-нибудь удрать. В свои побеги увлекает меня, за что мне здорово достается.

Еще одна комната, куда хожу, вообще очень красивая и, как говорит мама, с венецианскими окнами. В ней живут Людмила Павловна и Алексей Иванович. Алексея Ивановича дома почти не бывает. Он бывший белый офицер, а теперь тапер в кинотеатрах. Людмила Павловна всегда «сидит в креслах», в капоте. Капоты красивые. У мамы таких отродясь не было. Пара бездетна, а потому привязались ко мне, особенно Людмила Павловна: все время подкармливает мармеладом и печеньем. Я ничего — ем. Вообще девица я не толстая, но, в отличие от родителей, вполне упитанная, потому как для меня продукты покупаются в Торгсине: папина старшая сестра тетка Софья прислала несколько золотых вещичек, оставшихся от бабушки. Теперь их сдают в Торгсин, чтобы купить манку и сгущенное молоко.

Мама родом из Белоруссии, из Орши. В Казань приехала учиться медицине: еще совсем ребенком под столом «лечила» кукол, сшитых из тряпок. Семья была страшно бедной. Дед Яков-Израиль — профессиональный революционер, эсер, сапожник и флейтист. Он — идейный революционер. Занимался распространением прокламаций. Прятал их в маминой колыбельке. Когда приходили с обыском жандармы, к кроватке ребенка не прикасались. Из-за постоянных мотаний по революционным делам простыл, заболел туберкулезом и в тридцать три года отдал Богу душу, оставив двадцативосьмилетнюю вдову с пятью девчонками, старшей из которых было семь, младшей маме годик. Маму дед назвал по-русски — Евгенией — в честь погибшего друга, тоже революционера.