Инна Александрова - Свинг

Семью подымала бабушка Мэра-Ита: день и ночь спина ее была согнута в шитье. Портнихой была первоклассной: шила и верхнее, то есть пальто, и платья. Обшивала оршанских модниц. Тем и заработала астму. За шитьем иногда пела. Голос был хороший. Мэра-Ита пела не только грустные еврейские песни, но и «Варшавянку». Мама в нее пошла. И я, подлая, будучи уже большой, часто «приказывала»: пой! Мама пела:

А то и более веселое:

У мамы могла быть совсем другая судьба, если бы Мэра-Ита ее отдала. Отдала бездетной генеральской паре, которую встретила в Питере, куда привозила Женю на операцию. Когда в девятьсот тринадцатом вышла на питерский перрон, поняла, что в городе еврейский черносотенный погром. Попросила помощи у русского рабочего. Тот откликнулся. Повел к себе домой, потом пристроил портнихой к одному генералу. Генерал с женой и ходили к Жене в больницу, когда та год лежала в гипсовой кроватке. Бабушка уехала в Оршу: там тоже оставались малые дети. Генерал с генеральшей носили необыкновенные подарки и сладости, стараясь приручить Женю. Только не отдала Мэра-Ита ребенка, сказав: «Как все, так и она…»

Если бы не хромота, мама могла бы стать певицей, артисткой, но не судьба. Зато замечательный врач из нее получился. И все — благодаря революции: черта с два девчонка из бедной еврейской семьи смогла бы поступить в Казанский университет.

А папа не из бедненьких, хотя и не из богатых. Дед со стороны отца был весовым мастером. Весы большие чинил на всей Самаро-Златоустской железной дороге. Подряд держал, имел рабочих. Происходил из варшавских мещан, поляков. Приехал в Уфу на заработки. Поляки тогда ехали осваивать сибирские земли, а Уфа считалась Сибирью. С молодой женой и дочкой дед жил вначале в землянке, но очень скоро построил один дом, потом второй, насадил два сада. Бабушка Паулина была православной и, конечно же, не работала, детей растила. Отец, как и мама, младший в семье.

Пришла революция, и семья распалась. Дед не захотел примириться с новой властью, уехал на Запад, в Варшаву. А бабушка связалась с баптистами, они ее зимой в проруби крестили. Заболела рожей. От рожи и умерла. Папа остался со старшей сестрой, которая к тому времени и замужем побывала, и разошлась. Учительствовала. Кстати, была антисемиткой. Маму в штыки приняла.

У папы был прирожденный математический ум. Окончил Уфимский пединститут, но его тянуло в науку, в неизведанное. Вот и подался в Казанский университет на химфак. Приняли сразу на третий курс. Жил на квартире у хозяев, которые на Пасху заставили его впервые выпить водки. Проснулся в непотребном виде. С тех пор дал зарок: никогда не брать в рот спиртного. Ничего, кроме сладкой наливочки собственного приготовления, не пил. В двадцать восьмом они с мамой встретились на одном из студенческих вечеров. Мама пела. Отец влюбился и любил всю жизнь: мама ведь еще и умницей была.

Окончив университет, отец остался на кафедре органической химии. Эта наука, изучающая превращения веществ, сопровождающиеся изменением их состава и строения, сразу захватила отца. Днями, а иногда и поздними вечерами просиживал в лаборатории. Органическая химия, занимающаяся структурой белков, нуклеиновых кислот и других сложных соединений, начала бурно развиваться и у нас в стране. Для отца это было увлекательно и перспективно, ему прочили научную карьеру.

В университете в то время на химическом факультете работал папин однофамилец — Энгельгардт Владимир Александрович, ставший впоследствии знаменитым академиком, основоположником молекулярной биологии. Он был лет на восемь старше отца, но уже доктор наук, профессор. По работе они не контактировали, но однажды Владимир Александрович стал выяснять у отца, не родственники ли. Оказалось, нет. Владимир Александрович принадлежал к немецкой ветви Энгельгардтов, папа — к польской.

Из Германии в университет на имя Энгельгардта прислали толстый каталог химической посуды и приборов. На немецком языке. Так как не были указаны инициалы, каталог принесли папе. Он понял, что не по адресу, и понес книгу Владимиру Александровичу. Тот, посмотрев на папин халат весь в маминых штопках, на парусиновые туфли, тоже заштопанные, галантно воскликнул: «Коллега, я дарю его вам!» Папа, конечно, стал отказываться от столь дорогого подарка, но профессор настаивал. Этот каталог жил у нас до самой войны, и мне разрешали его листать, когда я хорошо себя вела и когда были чисто вымыты руки.