Джон О`Фаррел - Лучше для мужчины нет

Клаус с Гансом собрали комод со скоростью и ловкостью механиков на пит-стопе в "Формуле-1".

– Майкл, у вас есть набор шестигранных ключей?

– Вряд ли.

– Есть. В коробке с инструментами.

– Шестигранные ключи? Вы уверены?

– Да. Они лежат в том же маленьком отделении, что и скобель.

– Скобель? Что такое скобель?

Клаус знает, как будет скобель по-английски. А я знать не знаю, что такое этот самый скобель, и откуда он вообще у меня взялся. Клаус с Гансом часто заглядывают ко мне, чтобы попросить какой-нибудь инструмент, и каждый раз приходится вскрывать упаковку, в которой та или иная штуковина покоится с неведомого Рождества.

– Майкл сейчас пользуется своей мощной дрелью? – спрашивал Клаус у Катерины и добавлял: – Не понимаю, что здесь смешного?

Но какими бы обаятельными и услужливыми ни были Клаус с Гансом, доверие, с каким Катерина полагалась на них, лишала меня сил. Клаус с Гансом починили газонокосилку; Клаус с Гансом прочистили раковину; Клаус с Гансом поковырялись в радиобудильнике, в котором я кое-что подправил, и тот перестал бить током всякий раз, когда пытаешься выставить нужное время. Если я приходил домой и обнаруживал, что кто-то из них подсоединяет новую стиральную машину, я непременно говорил:

– Спасибо, Клаус, дальше я справлюсь сам.

А час спустя я стучался в соседскую дверь и спрашивал:

– А как мне присобачить кран обратно?

Катерина вечно меняла что-то в доме. Наше жилище было во власти ползучей революции: как только успешно завершалась кампания по добыванию нового ковра для спальни, тут же открывалась охота на кухонную мебель. Я оптимистично заявлял, что обои в детской послужат еще год-другой, но Катерина возражала, что будет нечестно по отношению к двум следующим детям, если обои окажутся не такими красивыми, как и у первых двух.

– К двум следующим?

– Да, хотя рано или поздно нам придется переехать в дом побольше, верно?

– В ДОМ ПОБОЛЬШЕ?

И тут я осознал, что мой ответ отдает дикой паникой, а потому с задумчивым видом повторил фразу:

– Дом побольше. Гм, интересная мысль…

Но Катерина уже заподозрила неладное:

– А что такое? У нас ведь нет перерасхода или чего-то такого?

– Нет!

Этот категоричный, не вызывающий сомнений тон я обычно приберегаю для уличных мойщиков, предлагающих у светофора почистить мне ветровое стекло. Обычно Катерина не слишком интересовалась нашим финансовым состоянием. Правда, однажды она попыталась покрыть перерасход на счете, выписав чек с того же самого счета, но, по сути, единственный финансовый вопрос, который ее волновал, сводился к тому, что при ярком солнце она плохо видела цифры на экране банкомата. Мне ужасно хотелось поведать ей правду о моей двойной жизни, объяснить, как я исхитрился очутиться по уши в долгах, но теперь, когда выяснилось, что Катерина глубоко несчастна, у меня не хватало духу портить ей настроение. С нежной улыбкой она заметила, что я жуть какой скрытный, и спросила, все ли у меня в порядке. А я ответил, что все чудно. Я всегда употребляю это слово, если хочу уклониться от неприятных расспросов. Конечно, я мог бы сказать, что нет проблем, но, во-первых, это длиннее, а во-вторых, глупо изъясняться на голливудский манер. Почему-то никогда не подворачивался подходящий момент, чтобы рассказать правду. Что я сейчас мог сказать? "На самом деле, дорогая, этот ремонт – сплошная потеря времени, потому что… угадай с трех раз? Я давно уже не выплачивал кредит!" Считается, что честность – лучшая дипломатия. Что ж, может оно и так: если правда прекрасна и восхитительна, тогда легко быть честным. А если ты – тот таинственный второй стрелок, что участвовал в убийстве Кеннеди? По-моему, в этом случае честность ни к черту не годится.

– Эй, Фрэнк, тебе доводилось бывать в Далласе прежде?

– Да, как-то прошвырнулся туда, посидел на травке и из-за бугорка пристрелил Джона Ф. Кеннеди.

Стоило Катерине выйти из фазы перманентной усталости, как в эту фазу угодил я. Внезапно моя жизнь обернулась судорожными попытками покрыть задолженность по кредиту. Мне хотелось бежать домой, к детям и Катерине, но проклятые деньги пинками загоняли меня в студию, заставляя жить той жизнью, которой, по мнению Катерины, я жил всегда. От Катерины не укрылось, что я стал раздражителен с детьми; что, возвращаясь домой, я не щекочу их и не подкидываю к потолку, а в изнеможении валюсь на диван и протестую, когда они по очереди прыгают у меня на яйцах. Чем я мог оправдать столь явную перемену? "Раньше было легче. Раньше я лишь делал вид, что работаю дни и ночи напролет".