Норман Льюис - День лисицы

— Так что вам сегодня приготовить?

— Как Коста, поймал что-нибудь?

— Боюсь, дорогой, что ждать, пока Коста что-нибудь поймает, придется очень долго.

Виланова вздохнул.

— Я ведь объяснял вам свою позицию. Только так могу я выказать сочувствие человеку, который в одиночку ведет борьбу с темными социальными предрассудками.

— Тогда на обед вам придется довольствоваться сочувствием.

— Нет, на обед я предпочитаю тушеные бобы, а сочувствие оставим на ужин. Мне полезнее легкий ужин.

— Ах так! Вам нельзя много есть, а я должна страдать?

— Приготовьте побольше бобов — чтобы хватило и на обед, и на ужин. Вы же не обидитесь, если я не составлю вам компанию, — продолжал Виланова. — Скажите Косте, чтобы в другой раз он оставил для нас рыбы. Я всегда за того, кто противостоит толпе. А во имя чего он это делает, меня не касается!

Он снова взялся за бинокль, но Мария и не думала уходить.

— Я хочу серьезно поговорить с вами.

Виланова сделал протестующий жест:

— Как-нибудь в другой раз. В другой раз.

— Нет, вы от меня так просто не отделаетесь. Эта женщина снова была у вас прошлой ночью, не так ли?

Дон Федерико притворился, будто наводит бинокль.

— Прогнивший мир, но как он бывает прекрасен! — пробормотал он.

— Я жду ответа.

— Я не намерен вам отвечать, — бросил Виланова. — Вы забываетесь.

— Меня нисколько не волнует, что вы строите из себя дурака, но, возможно, вам будет интересно узнать, что бронзовые настольные часы исчезли. Только и всего.

— Совершенно верно, — быстро сообразил дон Федерико, — я отдал их в починку.

— Ничего подобного. Часы у вас украли, но вы из гордости не желаете в этом признаться. Или вы воображаете, что такой девице нужно от старого петуха вроде вас что-то еще?

— Она, безусловно, права, — произнес дон Федерико, размышляя вслух, что с ним теперь нередко случалось. — Что ей еще может быть нужно? В мои годы игра уже не стоит свеч. Ничто уже не может заглушить горького привкуса, который оставляет любовь.

— Пречистая дева Мария! — донесся снизу чей-то голос, еле слышный из-за неумолчного жужжания пчел, облепивших садовую ограду. Дон Федерико посмотрел вниз и увидел нищего, страдавшего болезнью Паркинсона.

— Пожалуйста, уйдите, — сказал он экономке, — я не хочу шокировать нашего друга. Что ты сказал? — спросил он, перегнувшись через стену.

Нищий громко повторил свое приветствие.

— Вот так-то лучше. Терпеть не могу, когда бормочут себе под нос.

За удовольствие отчитывать нищего дон Федерико платил ему каждое утро песету. Он вынул из-под бутылки бумажку. Нищий протянул палку с расщепленным концом, и Виланова засунул туда песету.

— Господь вам воздаст, — сказал нищий так же громко.

— Да, да, разумеется.

Нищий ушел, взмахнув на прощанье палкой. Отношения между ними были превосходные, и дон Федерико считал нищего надежным источником информации, хотя и делал вид, что новости его вовсе не интересуют. Виланова позвонил в колокольчик, и из дома вышел дурачок Хуан, помогавший по хозяйству.

— Спусти гнездо, — приказал хозяин.

Хуан убрал металлический обруч, не дававший кошкам забираться на миндальное дерево, залез на него и спустил на землю гнездо с пятью птенцами. Виланова нежно посмотрел на них и, подцепляя зубочисткой хлебные крошки, бросил по одной в каждый желтый разинутый клювик.

— Верни их на место, — сказал он Хуану. — Ума не приложу, что мы станем делать с кошками, когда птенцы оперятся и начнут летать по саду.

Неприятный осадок после стычки с Марией улетучился, и Виланова был готов наслаждаться чудесным безмятежным днем. По утрам слышны были только лягушки и стрижи: лягушки весело квакали в бесчисленных водоемах, и казалось, что это покрикивает на своих мулов погонщик, а в небе пронзительно кричали стрижи. Дон Федерико поднял чашку, тонкий согнутый палец его цветом и хрупкостью напоминал старинный фарфор. Пролетавшая птица капнула на тыльную сторону руки, и Виланова осторожно снял белую каплю кончиком салфетки. Как хрустально-чисты радости уединенной жизни! Дон Федерико никогда не сожалел, что покинул свет: он продолжал наблюдать за ним насмешливым оком. Внезапно милый сердцу день оказался испорченным: проверяя резкость наводки бинокля, Виланова увидел три направлявшиеся к его дому фигуры. «Какая досада! — мелькнуло в голове. — Ну ничего, Мария может сказать, что меня нет дома». Тут он узнал в одном из мужчин своего друга, доктора Росаса, спастись от которого было невозможно. Мало того: доктора сопровождали двое в полицейских мундирах. Дон Федерико пришел в бешенство. Он органически не переваривал полицейских и был возмущен наглостью Росаса, осмелившегося привести этих типов к нему в дом.