Степан Калита - Сполохи детства

— Замечательно, — сказал он, поднял вверх указательный палец и вышел из комнаты, шаркая тапками. С кухни послышался слабый звон. Затем он вернулся, распространяя запах алкоголя.

— Дети, — сказал ветеран. — Я всех вас люблю!

После этой фразы учительница решила спешно свернуть церемонию.

— Ну все, — сказала она, — а теперь все дружно направляемся в сторону школы. Идемте, ребята, идем…

— А про подвиги рассказать не надо? — расстроился Матвей Константинович. — Мне говорили, надо будет что-то такое… — И взял учительницу за плечо.

Она осторожно сняла его руку и мягко сказала:

— В другой раз. Мы вас пригласим… на торжественное мероприятие… девятого мая.

После чего все мы удалились, сказав напоследок «до свидания» ветерану. Он тоже радостно всем говорил: «До свидания! До свидания!» и махал рукой. Ордена при этом бряцали, и вид у него был довольно дурацкий.

Я помню, как был разочарован этой церемонией принятия в пионеры. И думал, как повезло тем, кто попал в первую смену. Вот на Красной площади наверняка было по-настоящему круто! Потом я видел, как принимали двоечников и хулиганов и Володю Умчева в четвертую смену — в музее боевой славы, и понял, что у них тоже все прошло куда торжественнее, чем у нас. В общем, с принятием в пионеры мне не повезло. Побывать в квартире ветерана — не казалось чем-то особенным. У меня воевали и дед, и прадед, и наград у них было намного больше, чем у Матвея Константиновича.

С Володей Умчевым, когда его все-таки приняли в пионеры, все снова стали общаться, хотя ему пришлось некоторое время побыть изгоем. Мы часто ездили после школы на одном автобусе — я к тому времени перебрался на время жить к бабушке, в семье были определенные нелады. Я видел, как Володя идет от остановки, осторожно развязывает, снимает галстук и убирает его в портфель. Должно быть, появись он с красной тряпкой на шее дома, ему бы сильно влетело. Судя по поведению отца, нрав у него был весьма крутой.

До сих пор удивляюсь принципиальности некоторых людей, которые во времена, когда Советская власть была еще вполне в силе, и колосс СССР и не думал шататься «на глиняных ногах», позволяли себе такие вот диссидентские демарши, за которые можно было крупно огрести. Впрочем, отец Умчева, уверен, отстаивал не столько идеалы, а настоящую Веру, а Вера для многих куда важнее любых идеалов. Вот только сына своей слепой гордыней он сильно подставлял — я видел, как тяжело Володе приходилось сносить насмешки ребят в школе.

Умчев, кстати, умер очень рано. По непонятной причине. Всего через пару лет. Заболел — и умер. Сгорел в какие-то считанные месяцы. И история с его сложным пионерским детством сразу же стала малозначительной. Может, он отправился к Богу, в которого так верил его отец. А может, на том свете его встретили партийные работники и похвалили за то, что он все-таки вступил в пионеры, и теперь может стать полноценным членом советского небесного общества — и при желании даже продвинуться по партийной линии. Но сначала, конечно, комсомол — без него никуда, любезный наш покойный Володя.

В четвертом классе я стал обладателем фотоаппарата «Смена» — и увлекся фотографией. Камеру мне подарили на день рождения. А заодно: старенький фотоувеличитель, красную лампу и рукав. Рукав этот из темной материи, не пропускающей свет, надевался на обе руки, созидая пространство, лишенное света, — в нем надлежало менять нежную пленку, на которую свет действовал беспощадным убийцей… Нынешним юным фотографам, почитающим себя профессионалами, даже представить сложно, какие манипуляции приходилось еще совсем недавно проделывать, чтобы получить качественные снимки. Я колдовал, помню, под светом красной лампы, на кухне, шевелил колесико увеличителя над обрезком фотобумаги — чтобы вывести идеальное по пропорциям изображение. После нескольких минут выдержки листок отправлялся в ванночку с проявителем, затем — в фиксаж (так назывался закрепитель). Не додержишь — и пойдут желтые пятна. Передержишь — картинка почернеет. Снимки я развешивал сушиться на бельевых веревках, цеплял их к веревкам прищепками.

Фотоаппарат очень быстро превратился для меня в ценнейшую вещь. Я старался запечатлеть ускользающие мгновения жизни, самостоятельно, без учебников, познавал перспективу, учился правильно выбирать ракурс, ставить свет, подбирал диафрагму, делал портретные и пейзажные снимки. Многие из моих фотографий по сию пору лежат в семейных альбомах, стоят на книжных полках родни. Не потускнели, не испортились от времени — яркие и четкие, словно сделаны вчера. Я смотрю на них, и вижу за кадром себя. Вот я щурюсь на солнце, выставляю на глаз диафрагму, подношу фотоаппарат к лицу, ловлю картинку в видоискатель и жму на кнопку. Щелчок — мгновение запечатлено. Можно снова взводить затвор верной «Смены»…