Захар Оскотский - Зимний скорый

Кое о каких пересудах он, впрочем, догадывался. Улавливал их сверхчутьем. Сослуживцы бились над загадкой: как он теперь устраивает свою личную жизнь, а попросту — с какой женщиной спит? В основе лежала аксиома: не может нормальный мужик тридцати одного года существовать без постоянного любовного удовлетворения.

От мыслей таких он в самом деле ощутил томление. И вспомнилась красавица Люба, ее мощный бюст, литые полушария бедер. Ведь строила ему глазки, строила! Черт возьми, если она и вправду подыскивала отца для своего ребенка, могла бы обратиться к нему. Уж он бы постарался…

Кто-то из политинформаторов поднял руку, попросил объяснить, что такое «дацзыбао». Ну-ка, послушаем. Нет, ничего особенного лектор не сказал. То, что из газет известно: самодельные плакатики, в которых простые китайцы выражают свои протесты и требования. Интересно, однако, что власти китайские не препятствуют. Не срывают «дацзыбао», не арестовывают тех, кто пишет, не разгоняют читающих. У нас бы так попробовали!

— Клапан, — усмехнулся лектор. — Наследники Мао играют в демократию.

Галя Слободкина обернулась к Григорьеву со своим блокнотиком:

— Как правильно пишется «дацзыбао»?

Как будто сама не знает! Придумала вопрос, чтобы взглянуть на него, улыбнуться ему. Галя — его ровесница, у нее теплые карие глаза, милое личико. Она не замужем. Раньше она всегда была с ним приветлива, но и не больше. А в прошлом году, — вначале с удивлением, — заметил он, как Галя волнуется, когда встречает его. И догадался: как раз в это время на предприятии стало известно, что он развелся.

Удивительно всё же устроены женщины! Разве черный штамп о расторжении брака, который ляпнули ему в паспорт, что-то изменил в нем самом? Не стал он красивее, и ума не прибавилось. Но этого оказалось достаточно, чтобы в глазах той же Гали Слободкиной предстать другим человеком. Чтобы она, такая умная, деликатная, ИСКРЕННЕ потянулась к нему, прямо-таки озарялась радостью, когда он заходил к ним в отдел.

Онегинская ситуация: «Когда бы жизнь домашним кругом я ограничить захотел; когда б мне быть отцом, супругом приятный жребий повелел… то верно б кроме вас одной невесты не искал иной». С такой, как Галя, нельзя просто «встречаться», то бишь спать время от времени. С ней даже позволить себе легкую шуточку в разговоре — и то боязно, чтобы не ранить. На такой, как Галя, можно только жениться.

А он теперь жениться — не хочет, не хочет! Побыл «отцом-супругом», юнцом несмышленым угодил в эту лямку и десять годков ее честно протащил, дайте передохнуть! На четвертом десятке, брошенный женой, он, представьте, открыл бесценные достоинства в холостом состоянии, да еще при наличии отдельной квартирки. И не в том дело, что после стольких лет верности холодной, отчужденной Нине вдруг получил возможность выбирать женщин, самоцелью для него это никогда не будет. Но главное — привольно ему холостому, дышится легче.

— …Свобода и независимость! — донесся голос лектора.

Вот именно: свобода и независимость. Хотя бы свобода по вечерам сидеть в одиночестве и писать свои рассказы, не испытывая ощущения, что занимаешься чем-то постыдным для семейного человека. Так что, Галя, прости. В других обстоятельствах сам бы в тебя влюбился. А в нынешних — приходится, виновато улыбаясь, объяснять, как по-русски пишется китайское слово «дацзыбао» (словно это тебе нужно!).

И вдруг — вспомнилась Стелла. Вспомнилась так тревожно, с таким чувством вины, что едва дождался, когда Галя отвернется наконец, и тогда уже дал себе волю — зажмурился и головой замотал.

Стелла… В нынешнем 1978-м уже тридцативосьмилетняя, с множеством серебряных сединок, которые так заметны были в ее темных волосах и которые она даже не пыталась закрасить, с подурневшим личиком и худеньким телом. По-прежнему она с подросшей Катькой жила вместе с Димкой в той же самой разгороженной комнате коммуналки. За прошедший после развода год Григорьев приезжал к ним несколько раз. И ни словечком Стелла не обмолвилась о переменах в его судьбе, только вела себя еще сдержанней, чем прежде. Григорьев думал вначале: Стелла просто боится, как бы он ее не заподозрил в несбыточных надеждах на свой счет. Но оказалось, понимал он далеко не всё.

В конце августа он приехал с подарками для Катьки, собиравшейся во второй класс. Коробку фломастеров девочка приняла спокойно («Спасибо, дядя Женя!»). Но когда увидела детские часики в цветном пластмассовом корпусе, по виду яркую игрушку, а на деле самые настоящие, — то запрыгала от восторга.