Захар Оскотский - Зимний скорый

Он задыхался от ярости. Вот же загнали в ловушку, мерзавцы! Откажется он, не пойдет, — потеха. Нине обязательно сообщат: звали, мол, твоего бывшего, да он испугался. А встретить Нину с новым супругом под жадно-любопытствующими взглядами всей оравы, оказаться в роли быка на их пакостной корриде… Да он не выдержит, у них на это и расчет!

Взбудораженный, почти не спал ночь, а утром поднялся с больной головой, но в каком-то бешеном спокойствии. Повеселиться решили, подонки? Очумели от жира и безделья? Не выйдет! Нас голой рукой не возьмешь!.. Полез искать колготки, купленные когда-то для Нины. Кажется, не выбросил их. Вот они, слава богу, нашел!..

Он специально опоздал на полчаса, чтобы все гости наверняка собрались. Подарок Тане в прихожей вручать не стал, прошел за ней в комнату. (Краем глаза выхватил среди гостей Нину с ее доцентом, словно ожог сетчатки ощутил.) И тут, перед всеми, звонко и длинно, чуть не взасос, чмокнул Татьяну в одну щечку, потом в другую, — и вытащил два ярких пакетика, на которых ослепительная финская красотка, изогнувшись, натягивала почти невидимые колготки на роскошные бедра:

— Супердефицит! Специально для тебя, Танечка, искал! — (Лицо стоявшего рядом Володи Шугаева слегка вытянулось.) — Вот с размером, боюсь, не ошибся ли, — озабоченно уставился на нижнюю часть сухонькой таниной фигуры: — Ну-ка, повернись!

И Татьяна от растерянности повернулась.

Григорьев некоторое время помолчал, в раздумье поглядывая то на пышные очертания рекламных ягодиц, то на плоскую танину попку. Даже скривился, так недоволен остался сравнением. Подумал еще, подумал — и махнул рукой: — А ладно, больше — не меньше. Скидывать легче будет. Бери, Танечка, бери!

(Очумелое лицо Тани, машинально протянувшей руку за подарком. Ее округлившиеся, как пуговицы, глаза и приоткрытый рот, забитый судорожным вздохом. Почему-то вспомнилось: «От первого щелчка лишился поп языка».)

Среди гостей прошелестел и замер испуганный смешок. Всё вышло, как он рассчитывал. Мельком отметил, будто сфотографировал, застывшее лицо Нины, даже не белое, а бело-синеватое, как разбавленное молоко.

— За стол, за стол давайте! — вскрикнул Володя Шугаев.

Ладно, — подумал Григорьев, — черт с вами, первый раунд мой! Он ощутил свою власть над компанией и подивился, как мало для этого нужно: всего-то — наплевать на человеческое, превзойти хамов в хамстве.

В упоении победы промешкал немного, и, когда пошел вдоль стола, рассевшиеся гости уже увлеченно набирали в тарелки мясные, рыбные, овощные салаты, подцепляли вилками маринованные огурчики, селедку, ломтики буженины. Он продвигался дальше и дальше, все стулья были заняты, везде спины, головы… И вдруг — буквально наткнулся на свободный стул и приглашающий жест: лысеющий блондин с живыми карими глазами смотрел на него сквозь стекла очков в тонкой оправе и любезно улыбался, указывая на место рядом с собой. Не сразу и дошло до сознания, что это не кто иной, как ненавистный доцент.

— Садитесь, садитесь! — уговаривал тот. — Раз встретились, давайте уж познакомимся.

За доцентом сидела Нина. Она только взглянула испуганно — и отвернулась. Григорьеву показалось, что среди съестных запахов, поднимавшихся над столом, он уловил аромат ее духов. И в тот же миг от победного настроения следа не осталось. Ярость опять заклокотала в горле. Ничего, выдержим! Он решительно сел и зачерпнул ложкой порцию салата из первой попавшейся вазочки.

А сбоку уже потянулась к нему рука с бутылкой. Голос доцента, исполненный готовности услужить, пропел над ухом:

— Коньячку?

Натуральный сумасшедший дом! Только дюжих санитаров не хватает, чтоб за порядком присматривали. Ну, какого черта этот тип к нему липнет? Что за извращенное удовольствие можно найти в панибратстве с бывшим мужем твоей жены, с тем, кто до тебя в течение десяти лет спал с нею? Или так у доцента-разлучника проявляется комплекс вины?

— «Старки»! — буркнул Григорьев.

Доцент даже привстал, добросовестно оглядывая стол. Сказал с сожалением:

— Не видать, не видать. На «Старорусскую» не согласитесь?

После третьей или четвертой рюмки, когда доцент полез с разговорами о политике, Григорьев, уже немного захмелевший, не выдержал:

— Кстати, насчет коньячка…

Доцент с готовностью умолк.

И Григорьев стал рассказывать. Негромко, но так, чтобы слышала, — если захочет прислушаться, — каменно молчавшая за доцентом Нина:

— Однажды зимой, в нелетную погоду, возвращался я из командировки поездом. Оказался в купе с профессором-историком. Лет шестьдесят ему, известный, выпустил книжек популярных несколько. Я читал, хлестко пишет. У него в Древнем Египте политические партии борются, тайная полиция шныряет, иностранные разведки действуют — мидийская и лидийская… Ну, едем, делать нечего, а у него — армянский коньяк в чемоданчике, выставил… В общем, наклюкался мой профессор. И поволокло его на сексуальные темы. Он, оказывается, только женился, и жена — вдвое моложе.