Федор Ошевнев - Компенсация

— Совсем спятил! — изумился и скривился Степан Григорьевич. — Да на каком, позволь спросить, основании?

— Это уже ваши проблемы. Игра такая детская есть: поищи — найдешь.

— У меня даже слов нет… — после долгой паузы заявил Крикуленко. — И букв… Одни междометия остались! Последний раз добром прошу: заберешь рапорт?

— Нет! — упорствовал Кузнецов. — Хочу уволиться. В народное хозяйство пойду.

— Дурак! — вновь наскочил подполковник милиции. — Кому ты там на хрен нужен? Да еще и с гипертонией! Не буду я ничего подписывать — и… что?

— Две недели отработаю, потом через суд уволюсь, — объяснил Андрей.

На тему «еще послужить» с Андреем позднее беседовал и сам начальник УВД, но упершийся майор милиции круто закусил удила: «Не интересует!!!»

…Прошло три недели. Теперь уже бывший пресс-секретарь УВД сдал своему зональному кадровику полностью подписанный обходной лист и служебное удостоверение. Получил на руки трудовую книжку и военный билет. Напоследок, не стучась, распахнул дверь кабинета Мильченко. Без приглашения вошел и уселся на стул перед рабочим столом подполковника. Тот тревожно взирал из своего кресла на бывшего подчиненного.

— Ну, что, Милка, от души тебе руководство перца на хвост насыпало из-за моего увольнения? — со смешком начал Кузнецов.

— Выйдите отсюда! — только и произнес хозяин кабинета, впрочем, не очень-то и громко.

— Перебьешься, паскуда, — весьма убедительно заявил гость. — Гриб такой есть, отсосиновик называется. Вот и заполучи его в руки, с двух рук!

— За оскорбление ответите!

— Черта лысого! Магнитофонной записи-то нет. В крайнем случае скажу: всего лишь попрощаться-поручкаться заходил… Впрочем, до тебя и дотрагиваться-то противно. Вообще: чего я, собственно, пришел… Жалко, что нет у нас на сегодня дуэлей, как в царской России. Там-то честь мундира и твердость слова куда дороже ценились, а не как в нашей конторе. И за оскорбление лейтенанта даже полковник обязан был ответ своей жизнью держать. Ну, дальше уж — как там Господь рассудит… Нет, конечно, воля была и от вызова отказаться. Однако в подобном случае офицер — армейский ли, полицейский — немедля обязан был написать рапорт на увольнение из системы. Лети, трус поганый, вольной птахой в родительское имение! Лети, да помни: слухом земля полнится. Потому ни к тебе никто из соседей в гости не приедет — дабы самому не запачкаться, — ни ты к ним, по той же причине, вхож не будешь.

Увы, отошли дуэли в славное русское прошлое. Да ведь и ты из штатного «Макарова» стреляться, непременно обгадился бы… Так что же прикажешь с тобой делать? Личико набить душевно? Опять, руки марать… Просто в морду плюнуть? Чую, быстро утрешься… Ладно, живи, крыса… Пока хвост не прищемили…

И отставной майор, не оглядываясь, шагнул вон из кабинета…

— Уважаемые пассажиры! Скорый поезд номер тридцать пять, сообщением Санкт-Петербург — Адлер, прибывает на первый путь, — женским голосом, искаженным до мужского, пробубнили вокзальные динамики.

Андрей еще с минуту не покидал вокзального кресла. Дожидался, пока вызвавший столь негативные воспоминания человек удалится из зоны видимости на перрон.

«Вещей у него с собой нет, значит, тоже кого-то встречать явился», — сообразил Кузнецов.

Сам он должен был забрать гостинцы у возвращавшейся в Краснодарский край из столицы свояченицы. После передачи объемистой сумки, конечно, начались бесконечные вопросы: как жена, как дети, как здоровье и как дела вообще. При этом проезжающая больше торопилась выдать на-гора свои новости-впечатления, то и дело, перебивая родственника.

Десятиминутная и почти односторонняя беседа подошла к концу — объявили отправление состава. Андрей дождался, пока окно купе, за которым свояченица знаками показывала, что по приезде обязательно созвонится, поехало в сторону, и поднял туго набитую сумку.

Подходя к входу в здание вокзала, он невольно замедлил шаг: навстречу ему, по перрону, двигался толстопузый Милка, обремененный чемоданом на колесиках, а рядом семенила тощая старушенция с небольшой корзиночкой и тяжело топал дородный старик, везущий еще один чемодан.

Узрев на расстоянии нескольких шагов давнего подчиненного, полковник милиции сбился со своей характерной походки, а потом и вовсе оцепенел.

— Ты чего? — не поняла старушенция.

— Знакомый, что ли? — догадался старик и оценивающе уставился на Кузнецова, тоже остановившегося.

Мильченко молчал. Как, впрочем, и бывший пресс-секретарь УВД. Взгляды отставного и действующего старших офицеров жгуче уперлись друг в друга. Секундное противостояние — и полковник не выдержал, потупил взор.