Эндрю Шон Грир - Невозможные жизни Греты Уэллс

От того места, где стояла Рут, донесся шорох:

– Я замерзла. Думаю, мне пора идти. Не торопитесь: не так-то легко спускаться в этих юбках…

Тихонько хихикая, она протиснулась через люк в маленькую кирпичную комнату ниже по лестнице, о которой никто в Нью-Йорке не подозревал. Я в последний раз посмотрела на огни и повернулась, чтобы тоже уйти.

Лео коснулся моей руки и начал неистовым шепотом:

– Грета…

– Надо помочь Рут…

– Мне нужно знать, – продолжал он, – кто я для тебя. Кто я в твоих мыслях?

Огни ночного города смягчали его черты. Губы Лео слегка приоткрылись, в глазах клубилась тревога. Я чувствовала, как мое лицо вспыхивает, а в груди становится теплее от его взгляда, его прикосновения. Я подумала о Натане 1941 года и сказала:

– Не надо об этом сейчас.

Он опустил глаза и заговорил еще тише:

– Я хочу знать, как ты называешь меня в своих мыслях.

– Не спрашивай сейчас, – ответила я, стараясь не смотреть на него. Я понимала, почему она потянулась к нему. Но он хотел не меня, а другую Грету. – Потом. Поговорим об этом позже.

– Вот, например, ты думаешь: «Я собираюсь встретиться с Лео. Он мой…» Он твой – кто?

– Не спрашивай меня сейчас, я… – я не могла избежать этой заезженной фразы, – я не в себе.

– Кто я тебе, Грета?

Темнота скрадывала все цвета, мы были окрашены в тона немого кино, и лицо его казалось пестро-серым, как крылышки моли. Я слышала его дыхание, тяжелое, как урчание перегруженной машины. Я понимала, что он долго страдал молча, что он пообещал себе молчать и дальше, не желая портить эту ночь, но если останется со мной наедине, то прервет молчание и рискнет всем. Во всех путешествиях по мирам я была озабочена только своими бедами. Воскресение брата, возвращение мужа, рождение ребенка, чудо за чудом – все это ускользало от меня, возвращалось и вновь исчезало, образуя таинственную, жуткую и прекрасную мистерию моей жизни. Я никогда еще не думала о других, о том, что от меня зависит чья-то жизнь.

– Лео, – сказала я и обнаружила, что касаюсь его щеки.

Он вздрогнул, лицо его вспыхнуло.

Я еще не думала о том, что прибыла в это время с пистолетом, который другая Грета купила, вычистила, зарядила, сняла с предохранителя, вложила мне в руку. Двадцать пять лет. Красивый, умный, и еще эти глаза. Кто он мне? Я могла выговорить только одно, то единственное, что знала:

– Ты – мой милый друг.

Он принял это слово, как страдающий от боли принимает лекарство, надеясь, что оно подействует.

– Ты – мой милый друг, – повторила я, и тогда он обхватил меня и быстро поцеловал. Я не сопротивлялась.

Через мгновение он оторвался и посмотрел на меня – так, будто искал защелку, которая меня откроет. Затем он тяжело задышал, покраснел и закрыл глаза: кто знает, что он увидел? Я знаю только, что он отстранился от меня и открыл глаза.

Он кивнул и сказал:

– Ах… Твой милый друг. – Этого было почти достаточно, но, как я поняла, не совсем. Лекарство не помогло. Он отпустил меня и отошел к перилам. – Надо найти твою тетю: по этой лестнице трудно спускаться. – Он рассмеялся себе под нос.

– Что такое?

Его рука потянулась к люку.

– Разве я для тебя не то же, что ты для меня? – спросила я.

– Нет, Грета, – сказал он, глядя в другую сторону, на восток, где облака пара, освещенные газовыми фонарями, поднимались, словно духи, в ночном небе до самых звезд, которых я никогда не видела в залитом светом Нью-Йорке.

Лишь однажды летом, когда мы доехали до самой Саратоги [19] Саратога-Спрингс – город-курорт на востоке штата Нью-Йорк. , я посмотрела вверх, гуляя с мамой поздним вечером, и спросила, что это за звездное облако. И мама сказала: «Дорогая, это галактика, в которой мы плывем, Млечный Путь. Разве ты не замечала его раньше?» Таким, как тогда, я никогда не могла увидеть его в городе: призрачный, серебристый спинной хребет ночи. Он не принадлежал тому миру, как и я. Молодой человек, который не был моим, стоял у выступа спиной ко мне, глубоко задумавшись над моим вопросом. Мне пришлось долго ждать, прежде чем он вздохнул и с легкой усмешкой сказал:

– Грета, ты – моя первая любовь.

Феликс заглянул ко мне, но не стал распространяться о своей стычке с полицией, хотя я видела, что он сильно потрясен. Он пробыл у меня совсем недолго: сидел у окна и курил, глядя на птиц.

– Я не стал ничего говорить Ингрид, – сказал он. – Не хочу, чтобы она переживала. Полицейские просто выкаблучиваются, но она же такая деликатная. Мне с ней очень повезло. – Осенний свет упал на его длинное веснушчатое лицо, и я задалась вопросом: что с ним делать? Если бы мы могли поговорить о его жизни… Но он тут же улыбнулся памятной мне улыбкой и поцеловал меня на прощание. – Увидимся позже, пышечка. Не надо так волноваться. Война скоро должна закончиться.