Эндрю Шон Грир - Невозможные жизни Греты Уэллс

– Простите, – услышала я голос Лео, прорвавшийся через словесный поток тетки. – Я хотел бы вам кое-что показать. Думаю, вам понравится.

– Что это? – спросила я.

– Секрет, – сказал он, с хитрым видом поднимая бровь. – Мой друг работает здесь садовником.

Я хотела спросить «где?», потому что уже запуталась (улицы, похоже, сильно изменились, вернее, еще не изменились), но поняла, что мы стоим как раз на краю парка Вашингтон-сквер. Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди, как рыба из миски: я увидела, каким он был раньше. Ни ярких ламп в фонтане, ни толпы роллеров и праздной молодежи, ни старых хиппи, которые проводят здесь холодные ночи, – только старые вязы, на которых будто бы вешали преступников для всеобщего обозрения. Меня поразила мысль о том, что кое-кто из живущих помнит эти дни. Арка выглядела непривычно белой – неудивительно, ведь она была чище на целых шестьдесят семь лет, – но сквозь нее все так же открывался вид на Пятую авеню. Я не сразу поняла, что не хватает одной из статуй Джорджа Вашингтона, – видимо, скульптор все еще орудовал резцом в преддверии срока сдачи работы.

Лео заглянул под белый камень неподалеку и стал там возиться.

– Нашел! – провозгласил он с улыбкой, смело взял меня за руку и повел к восточной стороне арки.

Рут последовала за нами по мокрой траве, приподняв юбки. Я никогда прежде не замечала здесь ни дверцы, прорезанной в камне, ни крошечной замочной скважины: мне и в голову не приходило, что арка – это не мраморный монолит. Лео легко вставил ключ в скважину, и дверь с приятным скрипом открылась в темноту. Видны были только первые ступени лестницы. Лео одарил нас очередной дерзкой улыбкой:

– Сюда никто не приходит. Никто даже не знает, что это место существует.

На каменном выступе арки, рядом со шляпой Лео, стояло три опустевших винных бокала. Он явно все подготовил: бокалы и бутылка вина были спрятаны ниже, на лестнице. Фонарь он включать не стал.

– Слишком рискованно, – шепнул Лео. – В прошлом году несколько художников добыли ключ для вечеринки, и была куча неприятностей.

Поэтому все проходило в темноте и тишине, с видом на незнакомый мне Нью-Йорк: газовый завод с облаками позолоченного пара над ним; черная коробка отеля «Гудзон» и вокруг нее – ювелирная лавка с огнями кораблей вместо драгоценностей; несколько ламп, мерцавших на чердаках для прислуги к северу от нас; редкие огни, горевшие на юге.

Лео стоял рядом со мной, а Рут расположилась чуть поодаль. Я видела, как она стоит, сцепив руки, и смотрит на город в странном молчании.

– Смотрите, – сказал Лео, и она повернулась в ту сторону, куда он указывал. – Вон там здание суда [18] Имеется в виду здание Джефферсон-Маркет, в 1967 г. спасенное от сноса группой активистов во главе с поэтом э. э. каммингсом и ставшее библиотекой. . А вон Патчин-плейс.

Все это скорее требовалось вообразить, чем можно было увидеть, но, пожалуй, во мраке действительно блестели наши ворота – ровнехонько между зданием суда и тюрьмой. В нашем переулочке светились окна.

Мы стояли в темноте и смотрели вдаль, не произнося ни слова. Я чувствовала, что глаза молодого мужчины устремлены на меня.

Вдруг послышался голос Рут:

– Мне рассказывали историю о китайском колдуне, который хотел жить вечно. Он вырезал свое сердце, положил в коробку и спрятал там, где никто никогда его не найдет. – (Я обернулась и увидела, как на ее украшениях играет свет.) – И где, по-вашему, он его спрятал?

– Не знаю, – сказал из-за моей спины Лео.

– Попробуйте догадаться, – настаивала Рут. – В замке с драконом? На вершине горы?

– Я бы спрятала в колодец, – сказала я.

Она рассмеялась:

– Да, что-то вроде этого. В мешок с мукой. Вряд ли юный герой будет искать его там.

– Очень умно, – заметил Лео, подвинувшись ко мне еще ближе.

Рут заговорила тише:

– Интересно, где прячет свое сердце Нью-Йорк?

Последовала пауза, заполненная тишиной парка.

– И мне интересно, – негромко отозвался Лео.

Я посмотрела на него, и он широко улыбнулся. Его глаза были так близко. Он в самом деле был хорош собой.

Лео и Рут стали приглушенно переговариваться, а я перегнулась через край, чтобы посмотреть на город, на его мерцающие огни. Я думала о другой Грете, которая тоже пережила уход мужа, но не потеряла его. Ее Натан вернулся и остался с ней, но мне была понятна ее потребность в утешении, потребность в ком-то – возможно, очень молодом, – способном напомнить ей, что она жива. В молодом актере с поднятыми бровями, столь явно влюбленном. Почему бы и нет? В конце концов, она, как и я, выбрала молнии. Разве нельзя было выбрать заодно и страсть?