Но ни одного танкиста не появилось в ближайшие дни в городе, и ничего не слышно было об этих танках, и никто не выгружался больше на улице Железнодорожной, Лёлька засомневалась: а было ли это на самом деле, или только ей померещилось?
Странный все-таки город — Харбин. События исторические перекатываются через него, как валы, не разрушая его, — или замирают, не доходя до него километров тридцать: русско-японская война и «боксерское восстание». Только две бомбы на Харбин в сорок пятом, и окопы сорок шестого года под Харбином, где остановятся и покатятся назад гоминдановцы.
Гоминдановцы — под городом, в тридцати километрах у Шуанчэнпу. Город темный — нет света, говорят, потому что Гирин — в руках гоминдановцев, а Харбин освещался от Гиринской гидростанции.
Дедушка вспомнил разные конструкции коптилок, которые осваивал на фронте в окопах в германскую войну, и теперь воплотил в жизнь — из ваты и на бобовом масле. А лампочки висят бесполезные в квартирах и загораются вдруг сами среди ночи, когда им вздумается. Или просто угля не хватает местной электростанции? Нормальные поезда не ходят, только до Чжалайнорских копей — угольные «вертушки», ребята с Юркиного курса устроились на них охранниками. Юрка тоже работает охранником: прямо со смены — в институт. Юрка ходит с винтовкой по главной аллее Питомника и чего-то охраняет там, хотя охранять там совершенно нечего — скамейки и березки…
Холод в институте — собачий. Лёлька натягивает под тужурку три кофточки, и не помогает! Попробуйте записывать лекции в рукавичках!
Юрка совсем перебрался в институт, в утепленную печкой аудиторию — на время зимней сессии. «Мы на казарменном положении!» — хвалится Юрка. Видимо, это очень ему нравится — на казарменном!
И все-таки никогда потом они не танцевали так много, как в ту зиму — от холода, наверное. Как они танцевали тогда в ледяных фойе Желсоба под джаз: «Казаки, казаки, едут, едут по Берлину наши казаки!..» Юркин приятель по курсу Сашка Семушкин привинтил на каблуки оконные шарниры, чтобы лучше выбивать чечетку, и исцарапал натертый институтский паркет. Танцы до утра. А главное, если надоест, можно сбежать в НКОМ — по соседству, — там тоже до утра. «Палудины» привыкли к ним, шагающим по Большому проспекту, с вечеров и литкружков, и не окликают.
Длинный проспект без фонарей и дощатый НКОМ, плывущий в будущее под красным флагом, как под парусом.
Первый энкомский журнал (под Лёлькиной редакцией) так и назывался — «Алые паруса!» — вот как далеко забежала по волнам гриновская Ассоль! Лёлька затеяла этот журнал потому, что ей не хватало уже стенгазеты для стихов — своих и литкружковских!
Тихо в комнате. Сумрак стоит в углах, как черная вода, и клавиши пианино, как ледышки. Ходят по стенам тени от свечки, воткнутой в бутылку, и шахматный столик завален листами доклада: Маргарита Алигер — Зоя!
…Тишина, ах какая стоит тишина!
Даже шорохи ветра нечасты и глухи…
Тихо так, будто в мире осталась одна
Эта девочка в ватных штанах и треухе…
Лёлька не знала, что можно так сидеть и плакать при всех и не стыдно этого! Что за сила такая — стиха, идущая в тебя строчками большого накала, словно спичкой, запалившими сердце!
Вот оно!
Морозно. Снежно. Мглисто.
Розовые дымы, блеск дорог.
Родина!..
Как оглохшая, вышла она с литкружка. И не слышала, что толковали ей Юрка и поэт Коля — о плане занятий, кажется… Ничего она не слышала, и города, темного, не замечала, под которым, в тридцати километрах, стоят гоминдановцы.
Потом гоминдановцы стали откатываться на юг постепенно, и в сорок восьмом году папа уже ездил в Чаньчунь в командировку и привез Лёльке на пальто шикарное американское одеяло.
— Слава богу, что до нас не дошли, — сказала бабушка и зажгла лампадку перед своим домашним Николаем Угодником…
А Лёлька подумала о тех танках, что выгружались в ноябре на платформе: «Может быть, совсем мы здесь не такие брошенные и беззащитные, как кажется?»
Практика. Мы едем на практику! Экзамены сданы, и окна в аудиториях — настежь! Староста курса Вера — в секретариат — за приказом о назначении. А девчата — на бегу — за Сунгари, на Площадку… Влюбленные старшекурсники в лихих голубых фуражках маячат в стеклянных дверях, в коридоре:
— Ну, скоро вы там?!
Без пяти минут — третий курс! И мы уже столько всего знаем: путевое устройство — ширина колеи и угол откоса насыпи!
Читать дальше