Лариса Кравченко - Земля за холмом

В сопках над Драгоценной стояли пустые японские доты. Лёлька забиралась на самую высокую сопку, сидела на сером шершавом обломке и смотрела на запад. Там — граница. И каких-то пятьдесят километров — Родина! Так близко и реально Лёлька никогда еще не соприкасалась с нею! И те облака, что пластами лежат над дальней голубой грядой, — возможно уже — на русской земле! Облака медленно продвигались на запад, квадратные, как паруса, и Лёлька завидовала облакам.

Драгоценские ребята говорят: через Аргунь слышно, как на той стороне работает трактор и играет баян… Ребята уходят в Союз прямо пешком, через границу, и остаются там. Значит, это возможно — просто взять и уйти! Надо сказать об этом Юрке…

Лёлька спускается в поселок, все ниже и ниже в травянистый распадок, к темным бревенчатым избам, и карман кофточки набит у нее прозрачными сиреневыми камнями, набранными в заброшенном шурфе на вершине (оттого и название — Драгоценна), и поет потихоньку «Орленка», которого еще не знают в Харбине, а сюда он прилетел — через границу: «Орленок, орленок, взлети выше солнца и степи с высот огляди…»

Надо записать «Орленка» для Юрки — он без ума будет от такой героической песни! Как там Юрка, на Второй Сунгари, на практике?

Поезд шел на Юг. И в открытой двери тамбура шла мимо Маньчжурская равнина — разводья болот и космы вялой, склоненной травы.

Юрка стоял на второй ступеньке, соседний вагон качался и скрипел, и от его кузова на ходу несло жаром. Солнце, раскаленное, катилось вдоль полотна, и блистала, то удаляясь, то приближаясь, — река.

В Цайцзягоу долго стояли у развалин станции. Водонапорная башня, подорванная у основания, осела, точно большой раздавленный гриб. Ребята повыскакивали из вагона и, прыгая через разорванные тяги централизации, кинулись к лотошникам за лепешками.

За Цайцзягоу поезд пошел средним ходом — путь новый, недавно отстроенный, шпалы — желтые, не успевшие потемнеть под дождем. Справа — второй путь, изрытый ямами, сквозь щебень балласта пробилась свежая поросль, а кое-где ехали даже по нему крестьянские арбы с чанами и ребятишками. Рельсы, изогнутые огнем, разбросаны на всем протяжении, как спички из коробки. Юрке не по себе стало от всего этого разрушения: вот как она выглядит — война!

Скоро Таолайчжоу, справа, на закатном небе, лиловеет силуэт сопок. Там — Сунгари (так называемая — Вторая) и мост!..

За ночь поезд подали к мосту.

— Вставай, приехали! — толкал Юрку Сашка.

Под окном вагона стояли, курили и разглагольствовали ребята: кто-то уже успел сбегать на мост. Юрка соскочил с подножки и с ходу нарвался в траве на колючую проволоку — осталась от военных действий.

Сунгари — светлая, утренняя, живая, накрытая тенью, под высоким левым берегом. И тишина такая — два года прекращенного движения!

По уцелевшим пролетам Юрка дошел до места взрыва и сел на последнюю расщепленную шпалу. Внизу — пенилось и бурлило течение, водоворотом крутилась у обрушенных ферм желтая вода, бурый налет оставил на металле прошлогодний осенний разлив. Впереди, в метрах девяноста, серыми глыбами бетона выступал из воды подорванный «бык».

Разбитый мост ждал его, как живое существо. Рельсы оборванно висели в пустоте. Китайская деревушка на том, распаханном, берегу лежала грудой коричневых фанз, как от мира отрезанная. И Юрке захотелось взять руками и соединить поскорее два эти берега. Собственно, за этим он сюда и приехал!

Юрка просто влюбился в свой первый мост! Прежде он не думал всерьез о специальности. Теперь он решил твердо: будет только мостовиком!

И мостопоезд этот, куда их направили на практику, пришел, оказывается, на Сунгари с запада, с фронта, после восстановления разрушенных войной мостов! И люди в нем — настоящие фронтовики. Юрке повезло, что он попал сюда.

Студенты ХПИ жили в вагончиках. Юрка и Сашка — в одном купе. Душно было и жарко. Торчали с полок в узком проходе ноги и головы. Вечерами в окна на свет бились злые речные комары. После смены Юрка, обжигаясь кружкой горячего чая, спешил на планерку — он работал бригадиром по расчистке и подрыву опор. Сашка — на участке с монтажниками, и в течение дня Юрка выдел на пролетах его линялую майку.

Два моста через Сунгари, перекинутые на расстоянии трех километров («русский» и «японский»), были разрушены во время военных операций. На «японском» шли первые работы — шипел автоген. С шести утра Юрка уезжал на остров с бригадой.

Ни на что на свете не променял бы он сейчас эту стройку: горячие сунгарийские пески, ослепительно золотой плёс, и битком набитый рабочими понтон, в сумерках идущий через реку. Китайцы-плотники, сидя на корточках с инструментом у ног, курили свои длинные трубки, молча сплевывали в воду. Мостовики, крепкие, с чубами из-под кепок, черно-обгорелые, толпились, гоготали, подначивали, словно не было дня с усталостью, от которой Юрка поначалу не мог шевельнуть рукой. И речь их грубовато-веселая, «соленая» подчас, изумляла Юрку, потому что такого он не слыхал в Харбине, разве что в сорок пятом, когда солдаты дарили ему на память звездочки с пилоток, но тогда он был мальчишкой, его не принимали всерьез и называли «пацаном». А сейчас они говорят с ним «на равных», как люди рабочие, и это так хорошо и здорово! И главное, нет здесь между ними границы — только мост и труд. Или это труд стирает границы между людьми? И теплушка их — шестая от хвоста мостопоезда, куда можно прийти после смены «на огонек», — монтажник Лобанов расскажет, как строили переправы под огнем, а богатырь Домыш играет на баяне. И Юрка, примостясь с ними на нарах, поет: «Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались!» Как это важно сейчас Юрке — дружба парней с мостопоезда! Но превыше всего для него, все-таки, — инженер Дубровин…