Леонид Могилёв - Пес и его поводырь

Не смотри же на меня, господине, как волк на ягненка, а смотри на меня, как мать на младенца. Посмотри на птиц небесных — не пашут они, не сеют, но уповают на милость Божию; так и мы, господине, ищем милости твоей.

Ибо, господине, кому Боголюбове, а мне горе лютое; кому Бело-озеро, а мне оно смолы чернее; кому Лаче-озеро, а мне, на нем живя, плач горький; кому Новый город, а у меня в доме углы завалились, так как не расцвело счастье мое.

Друзья мои и близкие мои отказались от меня, ибо не поставил перед ними трапезы с многоразличными яствами. Многие ведь дружат со мной и за столом тянут руку со мной в одну солонку, а в несчастье становятся врагами и даже помогают подножку мне поставить; глазами плачут со мною, а сердцем смеются надо мной. Потому-то не имей веры к другу и не надейся на брата».

— Ты вот поставил передо мной трапезу. А мог водку выжрать и уйти. А то пироги. Брага. Ты — брат мне теперь, — обратился он к Саше.

— А ты не из секты?

— С чего это?

— Братья, истина, Бог…

— А что, Бог только в сектах?

— Те, которые верят, они про Создателя молчат. Ходят в церкву и постятся. А так вот, красиво и без брошюрки не рассказывают. Тут все-таки, не все как надо.

— Ты про себя лучше. Сам-то кто таков? Чего ты за мной с самогоном своим ходишь? Не нравлюсь, так отстань.

— Чего обижаешься? Ты в гостях у нас. А меня воспринимай как неизбежное зло. Незваный хозяин для гостя хуже монголоида. Или как там?

Алексей рассмеялся бы, если бы не был озадачен несколько.

— Расскажи, парень. А я полежу еще, не проснулся пока. Послушаю. Телевизор одним глазом посмотрю.

Саша сел к столу, нацедил себе первача, отчего в номере запахло… Не вонь сусла и перегара, а тонкий аромат зелья от умелых рук и хорошего сырья. Но все же, лучше бы не пить… Тяжко.

Выпив и не закусив, Саша начал свой рассказ.

— Род мой от 1606 года. Сюда был сослан великий крестьянский вождь Иван Исаич Болотников. Слыхал, о таком?

— Как же не слыхать. Известнейшая личность. Сволочь и мятежник.

— Да ты че?

— На польские деньги мятежи все у нас происходили и на шведские. На японские и германские.

— Вопрос спорный. Обсудим потом. Ты рыбку-то кушай и вот лечо и баклажаны.

— Я, Саня, скушаю. Самогон-то сам гонишь?

— А то! Потом ни в глазу, ни в голове. Ты не сомневайся.

— А работаешь ты где?

— В бригаде, — скромно ответил он, — ты вот про род мой послушай. Болотникова сюда сослали и утопили в проруби. Но перед этим он обрюхатил служку.

— Его в монастыре что ли держали?

— А то… Потом она ушла в мир и родила. Это и есть мой род.

— Так ты потомственный революционер?

— Я — Болотников. Мы такие одни.

— И чем же славен еще этот город?

— Монастырей здесь было два. Церквей восемнадцать. Был вал земляной и ров, а на валу стояла стена с семью башнями. Все через нас шло. Потом, естественное дело — Архангельский город. Торговля мимо. Дошло до того, что стали мы заштатным городком Олонецкой губернии. Даже железную дорогу пустили мимо. Теперь вот соборы пятиглавые, леспромхоз и рыба. И другая коммерческая радость. В «Шелковнице» был? А также дискобар для молодежи. Ты мне денег дашь немножко?

Так вот чем объяснялась причина гостеприимства.

— Сколько?

— А дашь? Я тебе отдам потом.

— Давай выпьем.

— Давай, конечно. За дружбу.

— И щедрость, — добавил Алексей.

Никаких денег в городке не было в помине. Рыба была, лес кругляк, другая продукция и молока вволю. Спрос определяет предложение. Были наливки в магазине и никакого джин-тоника. В единственно работающем ларе торговали заколками и жвачкой. Пиво только отвоевывало пространство. Только проникать начало в живую ткань города. И зачем эти баночки, если разливное почти задаром. Это как напитками гнусными торговать при живом автомате «газ-воды». Со ста долларами здесь можно было жить если не вечно, то достаточно долго. Заезжие буржуи не в счет.

— Я дам тебе пятьсот рублей, брат.

— А штуку? — воспрял повеселевший кормилец.

— А штуку проблематично, но подумаю. А зачем тебе?

— Домой отнесу, — простодушно ответил Сашка, — девкам че купить. Две их у меня. И, понятно, себе заначу. На снасти.

— Ты, вообще, зачем живешь?

— Девок у меня две.

— А что с ними будет? Сколько им?

— Одной одиннадцать, другой четырнадцать.

— Вредный возраст.

— И не говори.

— Еще про город что скажешь?