Леонид Могилёв - Пес и его поводырь

Гремели цепи на лодках и стучали моторы. В озеро уходили рыбаки. Гремели колокольца на коровьих шеях. Медленно подступало то междувременье, которое и есть белая ночь.

У берега в песке догнивал пароходик. Уже и названия было не прочесть.

Номер в гостинице «Каргополочка». Ему бы поселиться «поэлитней». Или — полдома с холодильником и дорожками вязаными. Роскошь тепла от печи с березовыми полешками. Другое многое. Но целесообразней было жить здесь. Просто отдельный номер с телевизором, холодильником и душем в коридоре. При том, что водопровода в городе в полном понимании этого слова не было, а вода, вытекающая из кранов и труб, была плодом различных технических ухищрений.

Все было убрано и отмыто. Только запах мужского дезодоранта стоял неискоренимо. Не дай бог, кто-то натирается дерьмом из тюбика. Его начнут сживать со света. Будь ты хоть электрик, хоть директор департамента.

Вечный двигатель — зубная паста, таблетки после еды, «живая» вода из бутылочки, мертвое пиво из баночки, котлетка из коробочки. Индустрия кариеса и перхоти. Шампунь, дезодорант, «дирол» какой-нибудь. Одно требует другого.

Он стоял под горячим душем так долго, как мог. Потом холодный. Потом теплый. Из сумки, взятой в камере хранения, можно вынуть чистую одежду.

Потом он лежал на диване и смотрел, как менялись смешные человечки и еще более смешные страны на экране в новостном блоке. Так долго такое продолжаться не могло — в дверь постучали. Уже предполагая недоброе, он открыл и не ошибся. Саша все же пришел. С тех пор, как наш скорбный быт украсился полуторалитровыми бутылями из под разнообразных напитков, отпала надобность в бидончиках, банках и многом другом.

— Бражка?

— Бери выше, — ответил мастер, — первачок.

— Отец родной. Я, во-первых, не хочу, а во-вторых, можно же водки купить.

— Зачем деньгами сорить? Деньги — они счет любят. Сесть-то дозволишь?

— Садись, коли не шутишь. Мне, вообще-то, дела еще делать.

— Какие у тебя дела, человек твой уехал. Лежи, отдыхай. Сомлел на озере-то?

— Чего я млеть должен? И что ты мне этого парня лепишь?

— По наитию. Однако, об озере. Это тебе круче, чем люстра Чижевского. Ионизация.

— Несомненно, круче. Я вот только в буфет схожу. Или в магазин.

— Зачем? У меня все есть, — из болониевой сумки с замком-молнией появились сало, банки с домашними соленьями, неизбежные пироги. И еще малосолая семга в полиэтиленовом пакете. Ее предстояло разделать.

— У тебя, что, Саня, за гульба, который день?

— Это не гульба. Это образ жизни. Город Каргополь предрасполагает к раздумиям и винопитию. Вот у нас на соборной площади какие две главные двери? Куда?

— Не осознал еще.

— Одна в пивную, другая в магазин. И где ты магазин знаешь, чтоб работал с семнадцати до ноль трех?

— Нет таких.

— Вот и я говорю. Так что не думай. Кушай.

Листая брошюрку про Каргополь, путешествуя по плану города, просматривая путевые дневники и цитатки из архангельских, вологодских, а то и самых близких, районных, газеток, он строил свою версию существования своего города и возможного присутствия себя там. Про себя самого он нашел неожиданно.

«Ибо я, как та смоковница проклятая: не имею плода покаяния; ибо имею сердце — как лицо без глаз; и ум мой — как ночной ворон, на вершинах бодрствующий; и закончилась жизнь моя, как у ханаанских царей, бесчестием; и покрыла меня нищета, как море.

Все это написал я, спасаясь от лица бедности моей, как рабыня от госпожи своей.

Но видел, господине, твое добросердечие ко мне и прибег к всегдашней любви твоей. Ибо говорится в Писании: просящему у тебя — дай, стучащему — открой, да не отвергнут будешь Царствия Небесного; ибо писано: возложи на Бога печаль свою, и тот тебя пропитает вовеки».

Более всего, его поразило слово Заточник. Не фрезеровщик, не токарь. Иоанн Заточник. Именно таким словом называли его первые годы работы, когда не было еще другого имени, того, с которым он сросся и которое прикипело к нему. Тот, кто распределял их первые имена, несомненно, знал место и обстоятельства появления этого текста. Формально прикрепляя его к месту появления на свет, тот неведомый клерк, выполнявший простую и важную работу: дать имя или присвоить псевдоним, подписал и акт о дарении ему, Заточнику, чужой судьбы, рано или поздно ставшей его.

Послушай, брат, чего мне ночью прислышалось. Складные какие вирши. И как своевременно.

«Я, как трава чахлая, растущая под стеною, на которую ни солнце не сияет, ни дождь не дождит; так и я всеми обижаем, потому что не огражден я страхом грозы твоей, как оплотом твердым.