Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома

Однажды такое случилось, когда я гостила у Финна. Мне тогда только-только исполнилось тринадцать. Мы с ним стояли у окна и глядели на улицу — высматривали мою маму. Она пошла в «Блумингдейл» покупать подарок на свадьбу каких-то знакомых, которых они с папой знали по работе, и мы с Финном хотели увидеть, как она идет по улице в своем длинном дутом пальто, с огромным пакетом из «Блумингдейла». Нам обоим это нравилось — наблюдать за кем-то сверху, когда он не знает, что ты его видишь. Мы оба понимали, что, когда наблюдаешь за кем-то вот так — незаметно, исподтишка, — иногда удается мельком увидеть человека таким, какой он на самом деле. И вот, хотя на улице было холодно, мы с Финном высунулись из окна. Мы стояли так близко друг к другу, что едва не касались плечами. Время от времени Финн растирал мне спину, чтобы я не замерзла. Перед тем как открыть окно, он надел синюю вязаную шапку — почти такую же синюю, как его глаза, — а мне дал теплый красный шарф.

— Слушай, Крокодил…

— Что?

— Твоя мама сказала, что поговорила с тобой. Обо мне. О том, что со мной происходит.

После того разговора в кафе «Маунт Киско» прошло почти два месяца, но я не рассказывала о нем Финну. Я ничего ему не говорила и вела себя так, словно вообще ничего не знаю. Просто не могла по-другому. У нас было не так много времени, и мне не хотелось испортить то немногое, что нам еще оставалось. Я поплотнее закуталась в шарф.

— А может, не стоит об этом?

Финн положил руку мне на плечо и кивнул.

— Просто… ну, знаешь… если ты хочешь о чем-то спросить…

— Хорошо, — выпалила я, не дав ему договорить. Я уже поняла, что если не остановить его сразу, он будет говорить еще долго. Запинаясь и медленно подбирая слова, будет рассказывать мне о своей болезни, а мне не хотелось ничего знать. Я указала в окно. — А это случайно не Барбара Уолтерс?

Финн высунулся еще дальше в окно и вывернул шею. Потом улыбнулся и толкнул меня плечом в плечо.

— Скорее, бабушка Долли Партон.

Я рассмеялась. В основном потому, что мне удалось сменить тему. И вот тогда это и произошло — у кого-то из нас громко заурчало в животе. Я смущенно взглянула на Финна, потому что была уверена, что урчало у меня. Но он сказал, что урчало у него, потому что сегодня он даже не завтракал, а только выпил с утра чашку кофе. Я возразила, он тоже стал возражать, а потом затащил меня на кухню и сказал, что это неважно.

— Мой желудок — это твой желудок, Крокодил, — сказал он, открывая кухонный шкаф и доставая пачку пшеничных крекеров. Потом вытащил из холодильника сыр в оболочке из темно-красного воска, и мы набросились на еду. А вскоре раздался звонок домофона — это мама вернулась из магазина.

Первого апреля мне надо было держаться настороже, чтобы не попасться на шуточки Греты. Она каждый раз что-то придумывает для меня, и обязательно — что-нибудь неприятное. Так было не всегда. Когда мы были маленькими, мы вместе разыгрывали родителей. Это были не самые лучшие розыгрыши: засыпать соль в сахарницу, намазать палец кетчупом и сказать, что порезалась, — все в таком духе. Но мы готовили их вдвоем, мы с Гретой были заодно. Однако в последние годы все изменилось, и Грета стала подшучивать надо мной. Иногда она сообщала мне что-нибудь очень хорошее, например что сегодня мы не идем в школу, а поедем в луна-парк, и, как только я начинала прыгать от радости, она хохотала и поздравляла меня с первым апреля. Но иногда ее шутки бывали по-настоящему жестокими. Она притворялась, что случилось несчастье. Помню, как я ревела, когда она сказала мне, что мой хомячок убежал. И только когда я уже обессилела от рыданий, Грета достала из-под кровати коробку, в которой спрятала хомячка.

В прошлом году она пришла ко мне в комнату рано утром и со скорбным видом сообщила, что дядя Финн умер. Она ждала, когда я проснусь полностью. Ждала, когда я осознаю весь смысл ее слов. Она как будто ждала, что я разрыдаюсь, забьюсь в истерике или, может быть, брошусь к ней за утешением. Но меня словно парализовало. Я сидела на кровати и не могла даже пошевелиться. Грета подождала еще пару минут, а потом все же сдалась.

— Первое апреля — никому не верю, — сказала она с явным разочарованием в голосе.

Обычно я забываю про первое апреля, но в этом году я была настороже — ждала очередного удара от Греты.

Но она что-то не торопилась. Завтрак прошел тихо-мирно. Родители рано ушли на работу, и мы с Гретой завтракали вдвоем. Я смотрела на ее спину, пока она намазывала на тосты виноградный джем, стоя у кухонного стола с кофеваркой. Потом она повернулась, увидела, что я на нее смотрю, одарила меня хмурым взглядом — мол, «чего пялишься?» — налила себе кофе и села за стол. Я отвернулась и поднесла ко рту ложку с хрустящими шоколадными хлопьями. Хлопья успели размокнуть в молоке и уже не хрустели, но все равно было вкусно. Во всяком случае, не противно.