Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома

— И что? Я не боюсь. У Тоби никого нет, он одинок. Понимаешь? А мне, в отличие от некоторых… мне это небезразлично. Так что отстань от меня. Если ты так люто меня ненавидишь, если ты так ненавидишь Тоби, что же ты не воспользовалась возможностью устроить нам крупные неприятности? — Я почти кричала на Грету, и в то же время мне было ее жалко. Я смотрела на нее, и больше не видела в ней старшую сестру. Разве такими должны быть старшие сестры? Пьющими водку за завтраком?

Грета ничего не сказала. Допила остаток сока, поставила пустой стакан на тарелку и начала подниматься из-за стола. Но вдруг замерла на секунду и опустилась обратно на стул. Ее глаза подозрительно заблестели. Она потянулась ко мне и взяла мою руку в свои. Провела указательным пальцем по всем моим ногтям, потом постучала по своим ногтям и улыбнулась.

— Мне понравился золотой цвет, — прошептала она.

Сначала я не поняла, но потом до меня дошло, и мне было так странно и даже немного неловко, что она заговорила об этом прямо здесь, за кухонным столом. О том, что мы сделали с портретом. Я улыбнулась ей и прошептала:

— Я рада.

И едва я это произнесла, все сразу же изменилось. Я вдруг почувствовала, что стена между миром секретов и миром реальности начала рушиться. Почувствовала, как те девочки на портрете становятся нами, а мы становимся ими. У меня защипало глаза, и я повторила:

— Я правда рада.

Потом мы просто сидели молча. Кенни продолжал стучать мячом, и мне хотелось выйти на улицу, отобрать мяч и зашвырнуть его подальше.

— Не надо мне было лазить в твой шкаф.

— Зачем ты высыпала все в помойку? Могла бы и просто…

— Я знаю.

Я посмотрела на ее тарелку. Гренки так и остались нетронутыми.

— Тебе надо хоть что-нибудь съесть.

Грета пожала плечами.

— Так ты придешь? После спектакля? На вечеринку. Там и поговорим, ладно? Ты — единственный человек…

Мы посмотрели друг на друга. Все было так, словно Грета не слышала вообще ничего из того, что я ей говорила.

— А почему сейчас нельзя?

Грета покачала головой.

— На том же месте. — Она посмотрела на меня долгим пристальным взглядом, словно проверяя, что я поняла: вечеринка опять будет в лесу. — Обещай, что придешь, Джун.

— Нет.

— Обещай, — повторила она и так сильно стиснула мою руку, что мне стало больно. Она вцепилась в меня так крепко, словно только моя рука могла удержать ее от падения. — Обещаешь?

И отпустила меня только тогда, когда я кивнула и прошептала:

— Хорошо. Обещаю.

Грета поднялась из-за стола и направилась к двери. Там она остановилась и сказала, не глядя на меня:

— Тоби такой одинокий, да, Джун? У него нет никого в целом свете? А у меня, думаешь, есть?

И ушла, а я не успела ничего ответить.

Папа вошел в кухню с сумкой для гольфа на плече. Это было примерно в половине одиннадцатого, через час после завтрака. Я мыла посуду, потому что обещала маме, что сделаю это. Папа поставил сумку на пол, прислонив ее к холодильнику, и улыбнулся.

— Я все устроил, Джун. В этом году я устроил все в лучшем виде.

— Что? — не поняла я.

— День матери уже через две недели. Мы закатим обед с шампанским. В «Гасе». Я уже заказал столик.

— Это ты классно придумал, папа, — сказала я. На самом деле я совершенно забыла про День матери. Хотя обычно я помню такие вещи. Раньше мы с Гретой всегда рвали маме цветы с нашей клумбы на заднем дворе и пытались приготовить яичницу.

— У нее был тяжелый год. Устроим ей праздник, верно?

— Да, конечно. Отличная мысль!

Возможно, это и вправду была очень хорошая мысль. Возможно, если бы я заставила себя относиться к маме так, как относилась к ней раньше — как к доброму, умному, трудолюбивому человеку, — мне удалось бы забыть то, что я знала о ней теперь.

— Грета! Поехали! — крикнул папа. Мистер Небович сказал, чтобы все участники спектакля собрались в актовом зале к полудню, и папа пообещал подбросить Грету до школы по дороге в гольф-клуб. Через пару минут Грета спустилась вниз с большой сумкой, в которую собрала все, что нужно для выступления.

— До встречи, — сказала она мне, и они с папой ушли.

А я поднялась к себе и, хотя до Дня матери оставалось еще две недели, села делать маме открытку. Как раньше. Из цветной бумаги, разрисованной карандашами, фломастерами и блестками. И мне даже самой не верилось, что есть еще и другая я — совершенно другая Джун, которая пьет «Чашу вулкана», курит и заботится о людях, с которыми еще недавно была незнакома.