Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома

Ни родителей, ни коробки.

Я заглянула на кухню — никого. Оставалась только гостиная.

Там я его и увидела. Портрет. Его вынули из коробки, и теперь он стоял на каминной полке. Родителей по-прежнему было не видно, что показалось мне странным. Как будто дом опустел и остались лишь я и портрет. Чуда не произошло. Все, что мы сделали с портретом, осталось на месте. И даже как будто выступило еще четче. Золотые пряди у нас в волосах придавали нам сходство с девочками из сказки. С девочками, которые знают все, что надо знать. Красные губы Греты казались еще полнее и ярче, чем мне запомнилось. Контур черепа у нее на руке сделался еще заметнее, а позолоченные ногти были похожи на когти какой-то фантастической кошки. Даже черные пуговицы на моей черной футболке, которые раньше не слишком бросались в глаза, теперь буквально сверкали, привлекая к себе внимание. Они казались какими-то чересчур яркими и слепящими на фоне мягких, приглушенных красок Финна. Как будто своими топорными, неумелыми мазками мы совершенно «забили» Финна, и он сделался почти невидимым.

А потом я услышала шаги на лестнице. Тихие, легкие. В мягких домашних шлепанцах. Мамины шаги. Я села на диван лицом к портрету и стала ждать. Мне было слышно, как мама зашла в кухню и открыла холодильник. Мне было слышно, как стукнула дверца кухонного шкафчика, как звякнул стакан, как в него полилась жидкость. Снаружи вновь прогремел гром, по-прежнему глухо и далеко-далеко. Мамины шаги уже приближались к гостиной. И вот она встала в дверях в своем белом махровом халате.

— Я знаю, — проговорила я прежде, чем мама произнесла хоть слово.

Она прошла в комнату и поставила стакан на сервант. Прямо на полировку, даже не подложив картонную подставку.

— А я не уверена, Джун. Не уверена, что ты знаешь. У меня такое ощущение, что ты вообще перестала понимать, что хорошо, а что плохо. Даже самые элементарные вещи. — Она затянула потуже пояс халата и медленно подошла к портрету. Проследила глазами за прядями позолоты у нас в волосах, на миг задержав взгляд на Грете. — Что нас с папой расстроило больше всего… даже больше того, что теперь, из-за твоих глупых детских художеств, картина потеряла в цене как минимум полмиллиона — полмиллиона — долларов… так вот, больше всего нас расстроило то, что ты с такой тщательностью постаралась обезобразить свою сестру.

— А почему вы решили, что это все я? Почему всегда обвиняют только меня?

Мама раздраженно встряхнула головой.

— Грета была занята своим спектаклем. Ты и правда думаешь, что я поверю, что у нее было время… что она захотела бы тратить время на то, чтобы ходить в банк и уродовать ценное произведение искусства? Вот в чем разница между тобой и Гретой. Ей есть чем заняться. Она ходит в кружки, у нее самые разнообразные интересы. У нее есть друзья. А у тебя? Сидишь одна в своей комнате, никуда не выходишь, ни с кем не общаешься…

— Я думала, Финну бы это понравилось.

Вся мамина ярость сразу сошла на нет. Она нахмурилась, но не сердито, а как будто испуганно. Как будто вот-вот заплачет.

— Что с тобой происходит, Джун? А?

— Ничего.

— Финн написал этот портрет для тебя и твоей сестры. Это был его последний портрет, его последняя работа. Ты, вообще, читала статьи? В «Таймс», в «Ньюсуик»? Ты понимаешь, кем был твой дядя? И ты, девчонка четырнадцати лет, полагаешь, что можешь улучшить его картину?!

Дверь кухни открылась и сразу захлопнулась. В гостиную вошел папа. Он был в рваных спортивных штанах и в шляпе, в которой обычно работал в саду. Руки, испачканные в земле, он держал так, чтобы они не касались тела. Он посмотрел на маму, потом — на меня, поднял руки перед собой и сказал:

— Сейчас приду. Только вымою руки.

— Вот, посмотри на отца. Он работает с утра до ночи, но при этом играет в гольф, а в выходные находит время заняться садом. И Грета. И я. Мы всегда чем-то заняты. В общем, так. Начиная со следующей недели мы будем планировать твое время. Я тебя запишу в кружки после школы, и ты будешь ходить туда каждый день. А я буду проверять, ходишь ты или нет. Конечно, тут есть и наша вина. Теперь-то я понимаю. Мы перестали тебя контролировать. Ты предоставлена самой себе. У тебя слишком много свободного времени, вот ты и бесишься от безделья. И занимаешься ерундой, а не чем-то полезным и интересным.

Я могла бы сказать, что я думаю о полезных и интересных занятиях, которыми люди заполняют свою жизнь. О дурацких кружках и клубах, спортивных играх и пьесах, в которых герои вдруг начинают петь посреди разговора без всякой на то причины. Но, разумеется, ничего не сказала. Ни единого слова.