Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Генетически-памятные вопли с улицы: «Жиды — шаг вперед!» Что ж… В эволюционном смысле… Сверхнедочеловек!

«Непрерывно упражняясь в искусстве выносить всякого рода ближних, мы бессознательно упражняемся выносить самих себя…»

(И. Гончаров)

Да, немчура, да — я жид! А вы, вы все — нежидь. Дранг на х..! «Велю сейчас расстрелять всех антисемитов» (Дионис).

Уложить бы их веером от живота. Лао-Цзы бы одобрил.

И вообще, сидеть здесь в бараке, по уши в шайзе, когда где-то ждет меня такой дрек, шит Давида! Где «земля вся синяя, как апельсин», как ляпнул Элюар, где белые домики Тиквы… Пора исходить. Где тут у них — «выдернуть шнур, выдавить стекло»? Домой, ужинать и в постель!

В «Гобсеке» у Бальзака: «Если тронуть ползущую по бумаге мокрицу, она мгновенно остановится и замрет». Опытный человек (венчался в Бердичеве), знает наши повадки. Нас не тронь!

Фрейд, чтобы ему позволили уползти, должен был подписать бумагу, что гестапо обращалось с ним вежливо и заботливо. Фрейд спросил, нельзя ли еще добавить, что он может каждому сердечно рекомендовать это заведение. Гестапо-папа! А потом слег на кушетку и написал свое «Я и Оно» (в смысле — гестапо).

А четыре сестры его остались и сгорели. Юдоль! Ой, ой, ой, ой…

Ну зван (в Германию), ну избран, ну образован (вс. гов. о неп.), ну обрезан… Ценят, стало быть, кто стоит за Бога! Но какой из меня, положа руку на чело, Еврей с большой буквы? Обычный чалдон московского копченья, нормальный отец учитель — по мере сил отлынивающий, нудно под нос бубнящий, пьющий (хотя и не вопиюще), а что дома на стульчаке читающий, а не под себя смотрящий — так это малое отклонение, можно пренебречь. Эх-ма… А Инородцев Вражек, влажный снег, синий троллейбус из последних, троллейбус троллей, и Сольвейг в спецовочке такой промасленной — где ты, где ты, Третий Рим?..

Когда солнцу нашей местечковой поэзии Хаиму-Нахману Бялику рассказали, что в России — переворот, стряслась Революция, он хмыкнул: «Просто свинья (хазир) перевернулась на другой бок». И поморщился, должно быть. Неразумные хазиры!

«Если только возлюбить Русскую Россию… — писал Гоголь. — К этой любви нас ведет теперь сам Бог…» Русскую Россию… Тут тонко! Слопала она Меня, как чушка глупого поросенка? Значит, заслужил. Плохо вел себя в домике.

Где твои корни, суффикс ты нерусский?

Жить можно и под Железной Пятой, даже удобно — утром, на подъеме, нужно просто об нее стучать, не надо и рельс вешать. Дин-день, ван-ден — звон на морозе…

Возможно, и не аскариды! Возможно — еврейская голова на славянском тулове. О скифской сфинкскости еврусизма писано-переписано — из двух углов да трех разговоров, угольком на печке, дегтем на Вратах Твоих.

«Bist do Jude?» — вычитал в разговорнике Нутряной Голос и запричитал:

— Так двигайся, шевелись, реэмигрируй! Назад, об лед, из огня в изгои.

В Иерусалим, в Иерусалим! На Русь! В Подмосковье, в божеский зимарь… Услышать постукиванье палки слепого по мерзлой дороге, отнять у девочки блюдечко земляники, увидеть голые черные деревья (числом почти семнадцать), серое небо, знакомую интеллигенцию у ларька — на тяге…

— Грачи улетели, — печально объясняет Фроим Давиду. — Где имение, а где ковчег…

— А вы что ж, орлы, засиделись? — вопрошаю. — Эх, профессура поносная! (Не слабо, братцы, про ихнюю «цию» сказано: «Кац — не мозг, а г… нации» — Бланк, из письма к Г…)

— Да ты очумел, Илюшка! Что мы там с немцами делать будем? Тут хоть место нагретое…

Всяк кулик!.. «Спаси, Иисус, микрорайон Беляево!» (Т. Кибиров). Скулеж по Китежу.

Существовал такой декабрист Григорий Абрамович Перетц (ну, никак нельзя без них, без спеТций!). Создал, как и положено, тайное общество с родным для русского слуха названьем «Херут». И вот, представляете, спрашивает Царь Небесный, оторвавшись на минуточку от шитья:

— Кто таков? Мещанин бездуховный? Хорош! А где бы вы, Григорий Абрамович, таки были 14 числа весеннего месяца нисана, если бы да кабы?

— На той самой площади, государь, — отвечаю просто и ясно. — Со своим народом.

Слышь, Яхве! Яхве, твою ж, Бога, душу! Дай мне брому! Бабу бы и мясной борщок со сметаной, и глянцевую канцерогенную корочку черной горбушки чесночком натереть…

В Иерусалим, в Иерусалим, в вечный Старый Город Будущего Года! Вон и русские избы виднеют, и родные колонны в зарослях акации… Слышь!.. Вишь ты, проклятый иудейский народ! Спаси твоего бедного сына! Матушка! Да сделай ты мне свиной сычуг!..

Уезжайте отовсюду. Тихо-тихо в пещерке. Слышно, как мышь пролетит».