Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

«Я бы двух долларов не пожалел, чтобы мне все это разобрали и прочли…»

(И. Гончаров)

Внезапно враз осознал — Слово слоено, сдобно, текст — это не так просто и не просто так! Пример навскидку — в русской народной драме думный дьяк говорит щелкающему едлом народу:

Это-с акростих — призывая вроде бы толпу к послушанью, а Бориса пиарствуя на царствие, на самом деле думец крутит динаму, взывает: «Ди-иму!», то есть, значит, убиенного Димитрия. Да услышит!..

Или — в четвертой книге «Зоар» («Реви Зоар») есть эпиграф: «На зеркало неча пенять, Коли рожа крива». Это жа латентное определение кривизны николаевского державомордного пространства! Несколько сырые, мрачные изгибы зазеркалья, глухие скрипучие колидоры, уводящие в поприщину. Имеющий уши…

Гроза в Ершалаиме. «…с ударом, похожим на пушечный, как трость переломило кипарис…» Это Мастер оплошал?

Не проповеди надо читать, а комментарии. Да и возможно даже — Он был нем. Говорливые Петры и мычащий Христиан, только и издающий имя свое «Ие..», что на иврите — «Будет». Да и сапиенс ли Спаситель?

Бьюсь об заклад (серебряную папиросочницу), что никакого И.Х. просто не существует. Да, Новый Завет есть естественное продолжение Ветхого, но никакого Александра Ивановича не было. Это коллективный псевдоним группы древних, скорей всего, греческих бродячих психологов.

У доктора Когана, по слухам, татуировка на задах: пеликан с рыбой в клюве — это христианство, пожирающее свой хвост. Обернуться б хасидом, бормочущим «мутабор»…

Не дай мне Ях… Уж лучше Песах и сума… грудь в крестах… «Ступайте Синедрионом управлять!» Я, признаюсь, смутился, вышел по-федотовски, в халате…

Не валяйте дурака — не ваяйте галатей, а лепите из песка замзазамки без затей. В третье сладко верится, хоть обед из двух, но ведь in vino veritas и in Vinni Пух. Мне кисло-сладко спится, медвяно — до весны! Светла моя темница, сны — ясны. (Из избранного, достаточно раннего — незаизвестковавшегося, во всяком случае — меня).

У Кэгэюнга, кажется: «А потом вы обнаруживаете, что поставили лестницу, по которой ползли всю жизнь, не к той стенке». Эх, стремянка наперекосяк!

Подходили ко мне в коридоре некоторые, взволнованно шептали (конспираторы) — мол, как вы, господин хороший, относитесь к зову: «Евреи разброса, интегрируйтесь!»?.. А никак не отношусь. Видите ли, еврей — это e x, его хоть интегрируй, хоть херируй, он — от псалмов царя Гороха до гороховых пальто, от И. Флавия до Е. Азефа — неизменен и невалентен. Это старая история. Насколько известно, все попытки жiдов жить мiром были пустынны, бесплодны и обреченны — позовите Герцля, старенького Герцля… Хотя, помнится, Бердяев и писал о непотопляемости утопий… Но вообще, учтите, еврейский мир — внутри нас, причем диаметром значительно больше наружного. Отстали, провокаторы.

Начитавшись очерков дяди Гиляя по физиологии москвичей, я допер, чем оперировал при закуси профессор Преображенский («что-то похожее на маленький темный хлебик»), — это горячие жареные мозги на гренках из черного хлеба, их подавали в «Славянском базаре». Таким образом, Филипп Филиппович и работая копался в мозгах — и ел их!

Когда я ем — я не глух! Я слы-ышу, как сосиски разговаривают обо мне. «Что у нас сегодня к обеду? — спрашивает Перец собственно Колбасу. — Опять еврей?»

Путем долгих метаний и прозрений, брожений по снегам в веригах — пригнался-таки на живодерню! Не заплутал. И тут ко мне со всем уважением, со всей шхитой (не путать с шихтой).

«А видеть во сне печь означает печаль».

(И. Гончаров)

Лимонаря 98 числа. О чем мечтал забившийся в парижскую нору утеклец — тишайший Алексей Михайлович Ремизов — чтобы было чем заплатить за газ, за свет, «…и гости на Елку голодом не уйдут, а выпрутся за дверь всыть, кликну вдогонку: на лестнице не пойте!»

Да как же нам на ней не петь, на всех 192 ступенях?! Уж сверкающая крыша Шамира… тьфу, Шкафа, видна, вся в снежной пыли… Ратмир-школьник, небось, давно уже там — в другом измерении, а я все тут корячусь.

Яхве! Веруешь ли Ты в мя?.. Бог, по Маймониду, — субботняя субстанция.

Левин-сон-лестница на всклоченный сеновал: пойдеть, пойдеть и придеть! «Чтобы по ней подыматься, надо быть жидовской мордой без страха и упрека», — петушился Веничка.

Стандартная грустная русская эмигрантская фраза: «Вдова (Гала или Вава) сохранила архив Вова». Взвихрения, кровоумытие, гологодье, прочие хреновости периодически стихают, и исследователь (он грамотен) лезет любопытным носом листать неспаленное, сует в хрусткие рукописи свой пятак, звеня и подпрыгивая. Скручу же и я, завершив сей труд, свой «Дневник» в трубку (представление окончено, кукол — в ящик) и запихну в бутыль из-под вишневого шнапса, осушенную в процессе письма, — и под кровать — памятником письменности, до лучших времен, до благодарных читателей.