Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Просто, ясно, отсебятно. Финики всем хороши, только их есть нельзя.

— Мороженые ассиги! Воспрянет сброд в людской — суки быкуют. А надо быть мудрым, властным морозным зыком…

— Знаешь такое крепкое дедовское слово — хавлага, то есть сдержанность. От Самлага до Хавлага!

— Ну, возроптаешь ты восемь раз — и никакого результата. Терпилово надо в себе свить. Мессия, то ись амнистия-избава, не придет в одночасье и не наступит враз Залагье, как наивно думают иные, а проступит мало-помалу, лаг-лаг, постепенно, зэколюционно. Как пустые бочки, должны пархи-солагерники из околелых земель — еле-еле душа в теле — кудыкаться, телепаться по подземным пещерам на Елеонскую гору, на последнюю поверку — там уж спросят о судьбе своих узников!

— Активно поспрошают… Мол, ну, зэчня, что скажете? Затянуться не желаете? И по губам, по губам — чтоб не забывали! Окурок — уро́к урок…

— Шнурки вытянут, душу вымотают… Какие-то непонятные понятые толкутся, крылом задевают… Йом Оё! Старший майор геттобезопасности на дверях — все, помнится, выспрашивал, как брелось сквозь ледяную баланду зимы, снежную крупу пурги — как же так, почему, сука, не съели тебя…

— Бог попал в Лаг и не выжил…

— Божества будут какие-то неизвестные, грозные, креозотные, как кондуктора, к примеру — Парторг Второй Дистанции.

— Да, БВР — Постлаг, метагетто, пусть без желтых лат. Ты возвратился сюда после того, как долгие годы пас свинарей у москвалымьянцев.

— Вся Москвалымь — это Колымлаг. Вот уж место намоленное! Просто вместо лапсердаков — черные ватники. Родной покрой — валяй, ваняй! Северосвинск!

— Вселенский Север! Каменноугольный период. Поселок Голова Угла.

— А правит там по-прежнему этот, как его, Тарщ Ктан… Лай-лама! Хозяин!

— Бел клык, мил-человек… Закон-проволока!

— Это стряслась как-то апокалиптическая битва добра и зла, мелкого, но много — сошлись две расы, орусы и мцы. А на самом деле в облаках над куклами героев сражались Лаг и Конц. Вот тебе и марлены, народы-исполины: «Здорово, Гули! — Приветик, Лили!»

— Есть схоласты, спорят не сходятся: что-кто первичней — Лаг в колючке или Лазарь в «каганке». По-моему, мы имеем данность… конца-краю нет… и не нашего ума размером с клубень… сверхнижние чины… шпалы в петлице…

— Железной птице железная и дорога! Упряжка тогда бежит ровно, когда наст тверд, хорей жасмин, а ямбуй древян…

— Так и вижу полустанки саманные в снегу и обочь убегающие вкривь верстовые столбы с натянутой сверху проволокой… Раньше-то не задумывался, а теперь дотумкал, что проволока некогда была сплошная, донизу, но с годами порезали, растащили, осталась наверху только — не дотянулись…

— Мидраши излагают, как благостно сиделось в Александровском саду-заводе, вдали от Ксантипповны — на ужин подавали холодную мочалистую говядину с крупной солью, сосали кагор и со скуки (а шо делать?) читали вечерами вслух, тяня дни в трудах и причудах. Каторгка!

— Город Солнца! Соцгородок!

— Пускай работает железная пила и купно с ней такое же кайло! Закон работотехники!

— Железная Колымосква, слезная железа…

— Да-а, кормили жутко, не лезло в глотку, особенно по утрам, лаг им в плоть… Овсянка на воде и эггсы в общем гаме… Ложечка джема и хэм белым кружочком на черном лехеме, дольке буханки. Пищеблок в абсентно-желтых тонах. Обсценные маты отовсюду. Эстеты, клерки кирки, вкушающие в ушанках, забинтованных справа…

— Так я же говорю — лаг с ними со всеми!

«Безобидные хрычки в сюртучках, — хмуро думал И. — А вот ежели с них на шмоне кору содрать — охнешь! Ай, не дай лаг — змея вытатуирована по всему телу до пят, до корочек… Семеро Коронованных! Избры!.. Казалось бы, на тебе разум — иди и живи. А разума скупо дано и не равно. Кто — Лазарь, а кто — провизор. Хоть картуз и нацепи, а мысли на цепи. Оковы, во как. И в голове — одна клетчатка. Когда-то в младости в Могучрати кормили ячневой кашей — она слипалась в кастрюле в огромный скользкий ком и, будучи переворачиваема для интересу, тяжело шлепалась на стол. Лекпом Кутка божился, что она напоминает наши мозги. Боже правый и левый и наизнанку! Ходит, тая, маятник… Там, в снеговьях, прячутся в Люке и славят Лед. Здесь, в жаркой Иеговии — таятся в Ерусалиме-Космополисе и веруют в Лаг. Господи, мир — исподен, я понял, гля. Здесь — Бур, там — Люк. Полюса! Пиит, бурлюк этакий, крякнул бы грустно: «Не ребячься в мечтаньях! Вряд ли кто-нибудь там об изгнанниках помнит на зоне… Рисова бумага, водяные знаки, сквозь ледыню Лага прорастают злаки, и ночными днями, и цинготным летом перетрем корнями златозерность эту». Прав типовой пиит, нет ни И., ни Мудрецов, ни Колымосквы — лишь Лаг витает над замерзшими водами… И смысл жизни — выживанье. А пархи отроду живучи, поскольку конформны и аморфны. Желе-саранча! Зная две страсти — спать и в пасть! Впадающие в сомнение и вечно не верящие. Они не имеют ничего своего, но владеют «фомкой». Они проникновенны, текучи и писучи. Они усвоили один устой — лагерь — и потихоньку-полегоньку, лаг-лаг — стали им. И меня засадили стоймя… Э-э, опять! Да слушаю я, повинуюсь и слушаю».