Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Ну-с, поплыли. Баржи ржавые, выежестокие, как жесткое плацкартное верхнее боковое возле туалета. Дружелюбные сивоусые сивучи за бортом снуют — бивнястые моржовые рожи высовывают, лоснящиеся мордочки кажут — что за море-то такое?! Опять — Лаптевых?! Пингвиния щихлебательная! Горе лыковое! Лед раскололся, плыли по разводью. От качки страдали слегка. Не беда, доплывем с Лазарем до земли Яффской, вялотекущей мычаще и жужжаще — маяк с каяка виден издалека однако… Фира просила — рифы обогнуть бы. Я разговаривал с гребцами, они говорят — «Потрафим». Куда везут? Кто лопочет — в пустыню, на погибель. Другой комзет язвит, что на Новую Землю Обетованную, к белым песцам. Утверждал, что плывем в рай, враль. Убеждал — не пройдет и двух лун, врун. Услаждал слух и нрав, рав — причалим к ужину, зажжем свечу, омоем руки и преломим хлеб. Стол будет врыт и накрыт под смоковницей. В теплом воздухе будут носиться светлячки и падать на скатерть и между страниц Книги. Эдем, едим. Какой покой, ой. И мы, насельники снегов колымосковских, собрались в Путь Зуз, то есть в Дорогу Движенья — и расступились, сиречь растопились, льды яже неподвижны, и мы прошли по вполне неблагоприятной суше и превесьма бурному морю без слез, без визгов, как сказано в пророчестве, почти довольные, уже кцат чужеземные, космополизные, а и то — могло куда хуже быть. Вот остались бы в сугробах и прозябали робко, кожа пупырышками бы покрылась. Мало того, не содрали бы ее совсем! Мол, даешь кожанки на абажуры! Да уж, вовремя уплыли мы из города Белых Стен, успев до Белого Каления, а то что-то здешний крестик от пещного нагревания на концах чуток загнулся по солнцу, — вышли в количестве шестисот тыщ штук, недород — а большинство-то не свалило с вавилону, предпочли-с кисляи остаться в лубяных шрастрах, а не юртиться в шерстяных шатрах — статистика, исторический кунстштюк! выветрились, элювии! вырядились, скарабеи клювастые! выродились, кошек скребут! — ироническое отречение от скарба избранничества, тягла извечного терничества, кроткий векторушко — скоротать век… Прискорбно! Разбросало по белу салу! А мы, наивно уверовавшие в исайкино БИЛУ (беги — изходи — линяй — уматывай), в евойные предсказамусы: «Ужасный правитель снежной страны варваров истребит своих соратников и изгонит древнее племя в дальние земли» (центурия 7, катрен 49), мы, глядь, изготовились заранее — «Имея при себе смену библейского белья, ложку, кружку, тфилин…» — и поехали с котомкой кататься морем. Ной! Красота! Мы едем, едем, едем… Едем — да с зайном! Терракотовый баркас! Стучат картаво пароходные колеса: шлеп-шляп, хлюп-шлюп, тра-та-та, врата рта, мы везем с собой кита, а кота уж нет, улыбка — та далече, растаяла, остался лишь мешок, в котором шило, мыло, гойдадыров порошок, в кишках культурный шок наплакал насилу — улисс в поле дыр-дыр-дыр — помянем прошлое, тех щец мясной горшок, ужели прав Моше, удрав, и лучше раз увидеть, не входя… Наш дедка-предка Авраам, в пятьдесят два года открыв для себя Творца, отыскал по птицам эту гипотетическую землю и вошел к ней четыре тыщи лет назад. Отгадайте по внутренностям, какой год был по пархянскому летосчисленью? Приснопамятный 1948-й — вот какой! Прижало, видно. Потом там Иаков встретил Рахель и любовь выскочила из-под земли — причудливо тасуется колодезь! — ну и прочее далее. Лея под хвост! Привалило лото:

— Тридцать семь — околеть всем! Дважды по восемнадцать и один лишний!

— Сорок восемь — посторонних попросим!

— Пятьдесят два — полетела голова!

И в календарное пресловутое лето 52-е колымосковские абрамосары тоже наконец очухались — точно, как Авраамче в огнячей печи! к расчету стройся! — и начался тысячелетний Рейд, годы торенья… Хамсин, септуагинта… И ангел плакал слезами разными — мы уходили за море с Лазарем. Вязали узлы морских верст. Плескался за кормой стяг — бело-голубой крест, скрипично, смычково-отмычно, в раскачку постанывали мачты, мигали с них в ночи бледные огни Св. Элоима, несся испитой хрип бочкового: «Зембля!» Блазнится ему… Плыли, учили буквы. Та — чайка, эта — бунт канатов. Оснастка, бебехи, огласовки. Кучевые, кочевые, перистые, пористые, кучерявые, речные, перешедши — молимся. Молва гласит, что речь-льдынь разбилась о мол — и вспомнился опосля чарки изер ерусалимчатый. Помню, плыли и до рези спорили на спардеке, под крупными звездами тропика — а какой он, ежели не по Книге, а по правде — жданный Ерусалим? Просоленный ветрами, портовый — или усеянный ссудными конторами, деловой? О, финиковая финифть! Какова она, эта сказочная Переланда — страна перельманов и ландау, и даже лифшицы, эти дифные фши, возможно тоже склизко водятся в изобилии… Хандрили — а вдруг и в Кане нет воды?! В Ханааве этой… Вот она, земеля, Сияющая Гора, Паленый Стан! Отселе нити гонгури растут… Затомис Нихорд! Страдали — ах, зато загонят, не дай Бог, одной ногой в какую-нибудь уганду — и давай гондобить, гнид выжаривать! Плывем на перекладных, идн, а куда — в уганду за грибами… Угу, угодим в уганду угорелую! Нда, уганда — пирог несладкий… Ага, там гора неходкая… Уганда — смуглая гидра дисгармонии! Был такой Нахман Сыркин, ярый сивонист (просвещенец, молится ежедневно — хочет денег) — реальный провозвестник, угадыватель будущего, так он все каркал, что в жутком жарком климате девяносто процентов колонистов быстренько сложит ласты, отбросит сандалии — прощай молодость! — вымрут слабые и неприспособленные, «старые пархи», а из остальных вырастет, взойдет раса новых людей — гениальная, щедрая, жестокая! Оливковокожая, обвившая Ясень Познания, искушающая раздвоенностью д/з… н/з б/у!