Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Позволь мне, Ици, дай изреку зорко. Я вижу, кукареку ловко состряпано, рука юркая, и причем квадратура почерка — привычка, значит, дает знать, осторожно выводит, зазубрено, с потайной закорючкой, а тута вота просто справа налево шпарит машинально, увлекшись видно, бегущий вспять по клеткам, мысль вольно скачет по жердочке, воздух между буквами, точки свежи, разбросано по снегам листа… Это вам не васи-звероловы косматые! Писал умелый ворчун, явно инкв, человек света, в сюртучке, на харчах, из общины. Адда-провидец! Пернато вперто! Зовет к саморасправе — айда, мол… Кто-то наш расстарался.

— Мда, нехорошо. Сами доноси, сами и казни, торкайся… Возня. Ну да ладно. Этот, как его, объект ИБЮ, я помню, действительно безобразничает. Советам не внимает — раз четырнадцать пытались — тупо прет. Грубоват. Отступы часты. Надо его выключить.

— Можно-с. Сосулькой пришибем. С крыши, тишком. Хорев все спишет…

— Нет-нет, хотелось бы большей публичности, стечения существ.

— Так точно, Ици! Как это вы так тонко… Замечено, что толпа жаждет прозрачных намеков, хорового начала, веселых огней…

— Тогда чего прикажете — сжечь прилюдишкно? Для острастки? Как говорится — испепелить? И баста?

— Желательнее — съесть. Жертву принести. Искупительную. А то нам скупостью глаза колют. Сожрать на площади. Фаршированного! Тут уже никаких потом содо-неожиданностей, благих вестей, за исключением изжоги… Пиши, Мем, на полях свитка: «Я, Первый Инкв Ици, данной мне властью повелеваю…»

Субъект ИБЮ, он же — Илья Борисович Юдштейнмансон и прочая, сидел, как на именинах, в кабаке на табуретке и ахал тихо: «Инквдизитор! Великий Целовальник из легенд… Наяву, поблизости. Какое там спасительное слово — анахну? Эх, дедушка Арон, прекраснодушный хрен! Какое там!.. Первым делом, кровь спустят правильно… Слопают с хрустом и санбениту кибенимату выплюнут! Бежать, бежать живей…»

Страшный прожорливый голос продолжал:

— А раз он нас выслушал и прочувствовал, понял и осознал, дрожа всей тушкой за перегородкой, — так давайте его сюда тащите. В отдельных племенах мясо живым отбивают — так оно вкусней получается. Голод долог!

— Позволь мне, Ици. Эй, Вав — Длинная Верста и Мем — Правдивый Ложью, живо ступайте и приведите его.

— Пошел ты в задний проход, Как-Командирчик. Почему это мы одни должны?..

Илья взметнулся из-за стола, его подняло — как сидело, с согнутыми ногами — к потолку, он стукнулся макушкой о потемневшие бревна, ойкнул, его развернуло, повращало, он с наслаждением вытянулся горизонтально, совершил круг над ошалевшим и оцепеневшим залом, затем рванулся вниз, спикировал к окну, вышиб локтем решетку — и вылетел на снег, энергично въехав носом в сугроб. Очки запорошило, одна дужка надломилась. Илья встал по грудь в снегу. Выплевывая снег, выбрался из сугроба. Ныл отбитый локоть (отбили-таки мясо, стервяги), кружился желудок после полета, подташнивало. Из кабака неслась обычная лапотная брань и гортанная клекочущая ругань. Прогневал, полугерой! На крылечко с топотом выскакивали титанические размытые фигуры — как с ужасу показалось, в боевых гребнях и со шпорами. Илья заполошно заметался, замахал руками, пытаясь взлететь, но это как-то не так делается — исчезли невидимые напряженные нити, свободно вздымающие, посыла не возникало. И тогда он попросту привычно побежал — экие неуклюжие простодушные движения, ежели вид сверху — распахнув шубу, увязая в сугробах. А за ним устремилось нечто перистое, клювастое, устрашающее, вроде шагающего эксгуматора. Бух-бух, топ-топ — тектонические сдвиги раз, земля трясется два… «Уже сложилось множество — бегущие следом, — безнадежно думал Илья, задыхаясь, держась за бок, жалея, что нельзя втянуть голову в панцирь. — А из этого множества вычленяется общность скрыто симпатизирующих — следующих за Ним — тайно подражающих ужинам и прыжкам. Такая зе, апория зе!..»

Крики долетали издалека, как с куличек слизнутые, заглавные, прописные, морозно разрозненные:

— Х-В-АТАЙ!

— ЗА Х-В-ОСТ!

«Зимы б замести следы, а я без хвоста неловко, — черепашилось в голове бегущего Ильи. — В окинь бел Х-В!»

Он подумал, что на взгляд сверху он своими перемещениями выводит каракули на снегу, страдальчески марает девственный лист, отбивает ногами челобитную. Сверкающая на солнце снежная целина, трепет крыл, дышащие в спину голенастые гонцы Ици… Вся эта муть. Клякса — хлюп! На сей раз не уйти. Прихлопнут. Изрешетят хвастливо. Илья остановился, вытер испарину, принял боевую стойку, выхватил верный стилет, отважно выставил его перед собой, как бы готовясь продать подороже… И увидел дыру в воздухе. Она возникла решительно из ничего, как буква «О» с наклоном вправо, как будто из прописей в трубе, и какие-то желтые огонечки гостеприимно подрагивали у нее по краям и даже, кажется, тихонько позванивали — доброжелательная дыра! — и Илья сразу, наконец, понял и отчаянно, а что еще оставалось, словно песец в огненный обруч — прыгнул в дыру.