Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— А этот иха вечный артикуль «ха» — смеются хахамы, измываются!

— Как он войти-то посмел в помещение? На что уповал, упырь? Присосаться?

— Проредить ему клыки!

Птичка в клетке на окне — белоголовка-снегирейка Гого с длинным острым носом и хохолком — запрыгала на жердочке, засвистела, заверещала пронзительно: «Пни вы, пни вы! Пни по почкам!»

— Ну-к што ж… Птичка дело говорит. Окружай его, ребята.

Подошли, ухмыляясь, скрипя половицами, стояли, покачиваясь на пятках, подгибая пальцы в кулачищи — приноравливаясь накидать пачек, вышибить за дверь. Не дожидаясь, Илья надел глиняную кружку на кулак и привычно проложил дорогу к бегству — по скулам, куда попало — в итоге вышибив самою дверь вместе с парочкой застрявших. Толкотня, затор. Шурум-бурум. Топот, крики:

— Держи его! За хлястик хватай!

— А сам-то чего?

— Он мне ухо раскровянил…

— Ушел! Из рук ушел!

— К переходу он, желтяк, ломанулся, под землю…

Илья скатился с крыльца — скользкого и жирного от помоев — из света в снег, из корчмы во тьму — и кинулся бежать. За ним пустились вдогонку — размахивая лапами и прихваченными, чтоб разгребать путь, лопатами. Спотыкались, падали в снег, рыча. Что тут сделаешь, вздыхал Илья на ходу, бег даже в этой убогой падали будит зверя. Ну, пусть зверька. Вонючего, цепкого, видящего ночью. Кромешники. Гнали цепью, пужая заполошными воплями и монастырскими трещотками — загоняли. Ловитва с молитвой! А то как же — добровольные охотнорясцы, воины веры, набожники. Много их оказалось, ох слишком, набежало, как песцов нерезаных. «Бе-е-ей!» Этот их боевой клич, родовое блеянье, дифтонго-толсторунное, над которым он вечно (внутренне) потешался, сейчас немного раздражало. Ну, в Колымоскве, известно, три напасти — барин, беда, буран. Да вдобавок бе-бе-бунт!.. Вхолостую хитро плутая в сугробах, рутинно путая следы, то ныряя, то разгоряченно подпрыгивая, чуть ли не делая «свечку» — а мозг при этом лежал себе вкрутую в костяном ларце и с холодным интересом наблюдал за происходящим, — Илья грустно и длинно вспоминал дела последних дней, изымал из ума. Началось все — нарушилось — со школы…

В школе — церковно-приходской гимназии им. иеромонаха Илиодора — он учительствовал уже аж вон сколько зимг, пург и вьюг. Немало льда наросло на подоконнике! Вкалывал Илья у доски, клал мел. Школа, тряпка… Семь серых гимназических сараев буквой «п», а посередине — площадочка для игр. Качели печали поверок и порок. Было еще такое понятие — сбор. Бр-р… Робко палками сквозь строй… Снег меленький, метет миленький… Горн обледенелый, хриплый, барабан глухой — ась-два… Илья — доверили — ежедневно выносил дружинный крест. Скользко, а привык. Ко всему. Давно уже гимназия стала обычной трудовой лямкой, терпимой повинностью для пропитанья. Несчастное звание учителя! Бредешь терново до школы знобким утром, ртутный столбик зашкалило, классный журнал зажат под мышкой, пальто подбито ветром. Волочишь по снегу обмороженные ноги, обмотанные кусочками одеяла, картуз натянут на уши, за спиной тяжелый рогожный куль с учебниками (а пути Учителя таковы — нести архиметику сирым сашкам-ангелочкам, а полноте, чем хуже иной проповеди — возлюби дроби, скажем), наблюдаешь, как злобные заспанные дети стекаются по утрешнему гудку на школьный двор, сбиваются в стаи с кистенями, и протаиваешь пониманием, приплетаешься к обобщению, что стоп, стоп, да ведь вся Колымосква, в сущности — Гимназия, всеобщее жуткое раннее среднее, врата в косматый космос, и столп сфер тут — Директор Божий, свинофил в ермолке, сверятель Ер, гонятель перебора литер (двадцать два) и десяти сфирот — все одним мерзлым навозом мазаны. Живут, жужелицы безмозглые, в тесемках тьмы, егозят по законам Невозженных Таблиц, в основном умножают скорби — «забить в колодки», «заковать в железа», «взять на правеж» и «наложить оковы». Провыто стужей, что школа — мешок ужаса. Исток тоски. Особенно страшны начальные, тривиум — грамматика, риторика, диалектика. Не попишешь… тут самого… Порешат! Разбитый и помятый вид, как после ночи в третьем классе, да, да. Чад лампадных плошек в коридорах, чумазые чада, изгоняющие беса на переменах. Ножом изрезанные иконными ликами подоконники. Бочки с настоем стланика по углам — в одной однажды ботаника утопили. Протоптанная тропинка в туалет — дощатый щелястый домик во дворе возле забора. Как приспичит средь урока — бежишь, сунув руки под мышки, приплясываешь, а детвора из окон смотрит, хохочет — поскакал Кол в кал, — рвешь примерзшую дверь, попадаешь, наконец… Академия надписей и изящной словесности! Рисунки с натуры в дырку. Суриком на обсеренной стенке: «Господи, ожидись!» В щели над головой звезды видно — обсерватория! Иногда и выходить оттуда не хочется — сидишь, табели рассматриваешь, расписываешься…