Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Иль с опаской выглянул вниз. Там он увидел удивительное — аразы больше не были толпой. Ощутимо изменившись, они из стада стали колонной и двигались. Шли. Наступали тупо и неотвратимо. Садовые солдаты.

Колонна вдруг разветвлялась и охватывала клещами — вот-вот передние ступят на «запретку» и окажутся возле самого стебля вышки. Спилят. Перерубят. Отгрызут. Неважно. Мозгом спины, знобко и ясно учуялось: «Нет здесь страха божьего. Прибьют меня».

— Я — Иль, Страж Сада, — произнес он строго, нараспев, напоминая себе. — Я иду с мечем судия! Иди, отважный. Пошел!

Иль забрался на перила, постоял, балансируя, и с криком «Защити Лазарь!» прыгнул головой вниз. Прыгать с вышки — по ощущениям — как в детстве на Вознесенье грудью ложишься на санки и съезжаешь с горки, только тут горка очень крутая и спуск зело обледенелый и извилистый, и надо стараться, чтобы тебя не снесло из твоего желоба, по которому скользишь с неприятной скоростью, прижав руки к бокам. А то выкинет куда-нито… Этак вот прыгнет Страж, а на асфальт приложится чуть не через сутки, на четвереньках, весь в снегу, ногу подволакивает, халат рваный, голова пробита и кровавой тряпкой замотана, автомат казенный утерян, зато за спиной висит длинный кривой меч — занесло парнишку. Или, рассказывают, случилось: попал один внутрь необъятного сочного плода, ну, структура того мира, вроде тыблока — и год пробивался наружу, а там водились такие безглазые, без конечностей, конические, ходы проверчивали, он с ними немало общался, удивительная цивилизация, отмечал, богатый пластичный язык выемок, тяга к Высшему Выходу…

Иль возник, приземлился на запретной полосе в редкой для себя позе (делая «мостик»), тут же, кряхтя, распрямился и принял боевую стойку — взял «кузю» наизготовку. И увидел рядом Матвея и Марка — видимо, они спрыгнули раньше. Были они в сверкающих бронепластинах, тяжелых шлемах с гребнем, с блестящими щитами и выглядели полубогами — поверх кольчуг выпустили Стражи свои бороды! Стояли они — точно по Уставу — спина к спине (никогда не поворачивайся к аразу задом — прописное), сурово ожидая приближения вражья. У Матвея-звеньевого еще и защитное забрало было опущено, так что мир он видел сквозь узкую смотровую щель — совсем уже обалдел! — и двигался, вероятно, на ощупь.

Перед «запреткой», словно перед запрудой, слаженно шевелилась, набухала масса аразов, перетекала, деформировалась, как потекший сугроб, что-то пыталась из себя выстроить — аразы лезли на плечи и башки друг другу, сцеплялись, будто составляя какую-то сложную пирамиду — некий многоглавый и многоногий зверь возникал на глазах, гальванизировался, рыча бесчисленными пастями. «Так вот ты какая, инфузория Грюн-Ярока! — ахнул Иль. — Довелось».

— Лос! Лос! — азартно орали аразы. — Шнеллах!

Злохищная свора была уже на расстоянии пары стадий. «Вон жгутики у них какие жуткие, тяжелые, — невесело взвесил Иль. — Отрастают на глазах». Он вдруг вспомнил, как в казарме перед сном рассказывали, что аразы напильниками себе зубы затачивают. Зачем?

Трупное, гнилое, разъяренное дыхание долетело до него (пахло, как на Кафедре из подвала), и вдруг в его мозг вломилось, ворвалось чужое — ненависть жаркая, обжигающая, испепеляющая — она заполонила, захлестнула, сдавила череп. Иля отшвырнуло назад, он упал на колени, его вырвало желчью на асфальт. Стабильная эмоция! Поднялся, вытирая рукавом рот. А зверь лез. Волокся колонной, пигуанодон, полз — тулово постепенно покрывалось роговыми панцирными бляшками, горло противно пульсировало — заглотить! Впереди, бушпритом, выдвигался, нависал главный закоперщик, матерый аразище, явно уже отведавший человечинки, — опасный, как песец-людоед. Его следовало бить в глаз. Вбивать кол. Тот, кто не видел вблизи живого араза (да и дохлого), вряд ли может представить себе его страшную, отвратительную внешность, а то! Но где же верные, преданные нам особи?! Кстати, самые толковые из них знали (или догадывались), что «запретка» давно выдохлась и теперь полностью декоративна — могли и разгласить. О, аразская преданность, вошедшая в поговорку: «араз за питу глаз продаст». С потрохами!

Меж тем дым пуще пошел с Рувимовских складов. Густые клубы, но ведь там клубни, ну спекутся. Аразы, хватая дым зубами, задвигались как угорелые, взревели, потрясая поднятыми «палашами» и выкрикивая проклятья.

— Алл-л-л! — выли поспелые.

— Ахх-х-х! — подхватывали в хвосте.

Страшно, конешно. Иль, признаться, немного растерялся. А тут еще, словно по команде — спина к спине, раскорякой, вспугнутой перекатицей — быстро-быстро побежали к зарослям Марк и Матвей, вдруг распались, Марк, подпрыгнув, ухнул, кинулся в кусты, с треском, проламываясь молча, исчез. Матвей уронил автомат, застыл, потом, спотыкаясь как слепой, двинулся к аразам на голоса, простирая руки, увещевая: «Опомнитесь. Довольно. Больше не надо. Не сбивайтесь в кучу, разойдитесь. Кто за Господина, пусть следует за мной!». С него сбили шлем, навалились, рвали кольчугу, он пронзительно закричал: «Оставьте меня! Зачем вы меня обижаете? Я брат ваш!» — захлебнулся, с чавканьем поглотило…