Александр Чуманов - Палка, палка, огуречик...

И компания стала не такой уж сплоченной, и детское времяпровождение как-то наскучило враз. Так что ребята, маленько помаявшись сердцем, вскоре влюбились в других девчонок, с учетом горького опыта — в разных, а я не смог влюбиться ни в кого. Я затаился еще пуще, ночные мои истерики помаленьку сошли на нет, я вдруг вновь зауважал учебу, стал хорошо учиться, как только в младших классах учился, время от времени у меня случались несущественные радости, мама в Арамили, казалось, совсем уж успокоилась, примирилась с судьбой. Отцу вдруг в школе стали платить довольно изрядно, и мы все-таки выбрались однажды все вместе на вожделенный юг…

Но прежде, чем я вырос большой, еще, конечно, и не существенные, эпизодические инциденты у меня случались. Так однажды я подрался из-за отца с парнем, который до того уже провел в нашем классе и за пределами серию убедительных побед, свидетелем которых довелось быть и мне.

И вот понравилось ему меня изводить, обзывая моего колченогого отца при мне. Конечно, у многих учителей были прозвища: миниатюрную математичку называли «Пи-пополам», большую грудастую пионервожатую «Салют-бабой», а красавицу-химичку, за которую мне тоже бывало обидно, «Аш-два-эс».

И этот пацан, как только увидит моего отца, так начинает: «Рупь-пять, рупь-пять!..» Отцу не слыхать, но я-то рядом…

И не выдержало однажды мое ретивое. Вдруг в один момент будто вспыхнуло перед глазами, вспомнилась старая фотография с моими и отцовскими предками, увиделось мне при свете вспышки, что все двенадцать курносых амбалов, как двенадцать апостолов, с нескрываемым презрением и затаенной надеждой смотрят на меня. А главное, и он, мелкий мой дедушка, тоже смотрит.

И ринулся я в бой. И одержал очень важную для дальнейшей жизни победу, стоившую мне довольно большой крови, но зато после нее-то я и начал добирать недостающий рост…

Я редко видел мою соседку. Так почему-то выходило, что мы всегда учились в разных сменах. Она здоровалась со мной приветливо, я старался тоже выглядеть веселым и равнодушным, однако всякая встреча оставляла царапинку на сердце. Хотя и по-прежнему не заметную ни для кого…

Эх, сказал бы мне кто тогда: «Не горюй, Санек, это ж твоя жена. Потерпи малось — в масштабе жизни совсем чуть-чуть, — и все будет путем, ничего страшного ни с тобой, ни с ней не случится, вы проживете долгую и счастливую жизнь, будут у вас дети и внуки, и ни один мужчина, кроме тебя, дурака малохольного, никогда не ляжет в ее постель…»

Разумеется, никто мне этого тогда сказать не мог. А и сказал бы, так — что…

В общем, все вышло, пожалуй, наилучшими образом. До девятого класса я еще был меньше всех ростом и меня никто, в том числе я сам, не принимал всерьез. А соперник мой, понятия не имевший, что он чей-то там соперник, тоже, видимо, установку имел старомодную: взять в жены деву, непременно непорочную. Да и саму-то деву не стоит сбрасывать со счетов — пионерка же была, а потом комсомолка. Так что я ее как бы на время в Сбербанк положил. Причем под проценты в виде нарастающей год от года привлекательности…

И разумеется, эта моя душевная болезнь (а что такое любовь, если не душевная болезнь?) не всегда находилась в состоянии обострения, отмечались довольно продолжительные периоды ремиссии, болезнь принимала вялотекущий характер и даже, казалось, отпускала совсем.

Ей-богу, это меня очень радовало, так как давало свободу, которая всегда была для меня одной из основных жизненных ценностей.

Но потом из-за сущего пустяка — увижу их, например, на балконе вместе — любовный психоз как напомнит о себе болезненным уколом в сердце!..

Окончание школы совпало с фактическим окончанием нашей семьи. Сперва мама нашла себе работу за пределами Арамили — ее взяли заведовать новым детским комбинатом и пообещали вскорости квартиру, но потом, когда всем обещаниям пришла пора исполниться, вдруг выяснилось, что папу в новую квартиру брать не собираются, а собираются в ней наслаждаться обретенной-таки любовью с человеком, всеми показателями превосходящим моего несчастного папку.

Вот оно как вышло, когда мама, по всему было видать, уже почти надеяться и трепыхаться перестала. Искала всего-то работу, а приобрела, считай, новую жизнь, потому что с тем человеком прожить ей довелось чуть не двадцать лет…

А бабушка в это время жила у дяди Лени, а Надя заканчивала филиал Плехановского, нынешний СИНХ, а я готовился держать вступительное испытание в УПИ, и мама без особого труда объяснилась: «Я всю жизнь мучилась ради детей, теперь дети выросли, мой долг исполнен, и пришло время пожить ради себя».