Александр Чуманов - Палка, палка, огуречик...

И ни разу мне не хватило духу сказать Лехе то, что я много раз слышал от взрослых относительно его перспектив. А перспективы, по общему мнению, были безрадостны — никогда не суждено Лехиным рукам вернуть себе прежнюю силу, ловкость, подвижность.

Однако через какое-то время выяснилось, что даже работники медицины недооценили дьявольскую живучесть этого человека. Конечно, это выяснилось не вдруг, а постепенно, так что корефан мой в заточение все же угодил.

Ближе к старшим классам мои основные интересы, как ни странно, вдруг сосредоточились на учебе — абсолютно не помню, когда и куда подевалась моя великолепная коллекция. Слышал, что в те годы Леха держал в страхе танцплощадку и ДК, по-прежнему не церемонился с дамами — пинал их походя под зад и громко говорил в лицо гнусности, — но я на танцы не ходил, друзьями моими уже были приличные во всех отношениях парни и девчонки моего класса, а также ребята нашего нового дома, где отец мой однажды «охлопотал»-таки двухкомнатную «хрущобу», не оскверненную керосиново-коммунальным духом.

Леху посадили, и больше он в Арамили ни разу не появился. Был слух, что там, где он оказался, отморозков мочили по ночам. Вот, стало быть, и — его.

И все моментально забыли про нашего злого гения. Так, во всяком случае, мне еще недавно казалось. Но когда я затеял этот мой мемуар и стал расспрашивать одногодков, с которыми в детстве и юности даже знаком не был, то оказалось, что в памяти народной мрачный образ Лехи Ковкова не пропал без следа, а вполне свеж, хотя и утратил значительную долю былой мрачности.

Причем почтенные дамы, уже внуков имеющие, вспоминали антигероя, не скрывая содрогания, что естественно, однако к содроганию нередко примешивался еще и затаенный восторг; а солидные мужчины тоже доброго слова не говорили, но они явно занижали значение Лехи Ковкова в их юной жизни — кому охота помнить себя любимого законченным трусом и полным ничтожеством.

Впрочем, и дам, и мужчин я охотно извиняю за эту аберрацию памяти и даже умиляюсь: до чего живучи в нас легкомысленные девчонки и шебутные пацаны, давно, казалось бы, бесследно исчезнувшие под тяжкими наслоениями лет, неудач и рассыпавшихся в прах идеалов!..

А Нинку я потом еще долго встречал в разных местах Арамили. Они с Васькой, бывшим солдатом Советской Армии, были неразлучны, а при них неизменно находилась сперва одна сопливая девчушка, а потом — две.

И время от времени в этой быстро стареющей женщине, которая была неизменно приветлива со мной, да и у меня имелись все основания платить ей той же монетой, время от времени в ней словно бы просыпалась та всеми забытая оторва. И тогда Нина выкидывала какой-нибудь специфический номер, что мужу не нравилось, однако он явно не имел власти, что бы то ни было запрещать жене.

Так однажды, вспомнив юность, моя давняя наставница решила взбодрить весь осоловевший от жары пляж, где по чистой случайности оказался и я.

— Нин, может, не надо? — робко вякнул я, заметив в глазах женщины маленьких блескучих бесов.

— Ты чо, Сана?!

— Ну, как знаешь…

А Васька только глаза потупил…

Нина одним рывком стянула с головы платье, под которым обнаружились панталоны голубого трикотажа и белый атласный бюстгальтер, взобралась на вышку и с разбегу обрушилась в воду. Хотела лихо, как когда-то, но вышло неуклюже, по-коровьи…

Она плюхнулась на «пузу», едва не расплескав наш небольшой пруд, подняла тучу брызг, но все же из воды выбралась самостоятельно, морщась от боли и вполголоса матерясь, живот и ляжки были у нее при этом красными-красными, как внутренность арбуза, а глаза злые и несчастные.

Ничего не понимавшие в жизни Нинкины дочки восторженно хлопали в ладоши, Васька морщился, будто от зубной боли, пляжная публика, потрясенная, но не так, как замышлялось, валялась от хохота по песку, а мне хотелось быть в этот момент в каком-нибудь другом месте планеты. Мне кажется, что Нинке было бы чуть-чуть легче, если бы я и впрямь отсутствовал…

А потом Васька по пьянке отморозил ноги, и ему их немного укоротили, дали какие-то протезы, и Васька с Нинкой, собрав девчонок и прочее совместно нажитое богатство, уехали из Арамили. Вроде как — к Васькиной родне в какую-то вятскую деревню. И больше уж мне, наверное, никого из них не встретить в этом мире…

В общем, мы прокантовались в коммуналке ровно два года. И все эти два года мой отец, разумеется подбадриваемый мамой, «хлопотал».

Сколько я его помню, подобного рода хлопоты были одним из основных его жизненных занятий. Технику многочасовых сидений в самых разнообразных приемных он знал в совершенстве, и, вероятно, не было в стране Советов такого начальника, которого мой отец не мог бы взять измором, вот только не во все приемные его пускали…