Александр Чуманов - Палка, палка, огуречик...

Разумеется, памятны и самые опасные эпизоды. Так, однажды у меня в кармане взорвалась пачка дымного пороха, к счастью, не полная, отчего я сам лишь слегка обжегся, но у моего пальто вырвало напрочь карман, и вся пола, считай, сгорела. Чуть позже этого случая произошло еще два аналогичных — выстрелил из поджига в консервную банку и незамедлительно получил практическое доказательство истинности закона о «действии и противодействии» — заряд полетел в одну сторону, а ствол самодельного пистолета, видимо плохо закрепленный, — в противоположную. В грудь, по счастью, не воткнулся, но синяк вышел порядочный — в аккурат против сердца. Болело долго. Потом разорвало сигнальную ракету, и все содержимое попало в лицо одному моему корешу. Магний, к счастью, отскочил и сгорел на земле, но пыж в щеку воткнулся, и частицы пороха усеяли лицо.

И наконец, получил настоящее ранение я — мы баловались карбидом — сейчас эти серые камушки редко применяются, а тогда ацетилен в баллонах был большой редкостью, бутылка взорвалась, парню, который держал ее в руке, — ничего, а мне пробило щеку, так что потом пришлось накладывать швы, и шрам от того ранения я ношу всю жизнь — многие думают, что это след от опасной бритвы, и смотрят с уважением. Хотя кое-кто и — без…

Вот тогда-то, после очередной экзекуции, повела меня мама первый раз в жизни к профессиональному фотографу, чтобы успеть запечатлеть живым. Ей казалось, что час моей неминучей гибели уже совсем близок…

А лучшими моими друзьями в этот период были легендарный Леха Ковков, уже упоминавшийся здесь, а также его старшая сестра Нинка, тоже упоминавшаяся как подруга Зинички. Правда, тогда Нинка еще не была беременна от солдата Васьки, а исполняла обязанности атамана нашей небольшой, но рисковой компании, будучи среди нас, как сказали бы нынче, «самым крутым пацаном», ей-богу, без всякой натяжки.

Нинка умела и имела право открыто курить, хотя очень редко это делала, а когда забеременела, перестала вовсе, она, по-моему, могла запросто побить любого мужика, что и делала не раз, но всегда справедливо, ныряла на пруду с нырялки или с пешеходного моста в зловонную Исеть не «солдатиком», а вниз головой и, освоив вождение мотоцикла — сосед-мотоциклист, обладатель трескучего драндулета марки «М-1-М», видимо, благоволил Нинке, — обучила этому делу и нас, мелочь пузатую.

Помню во всех деталях: каждому дозволялось сделать по лесному стадиону один круг. А наша инструкторша сидела сзади и делала за нас основные манипуляции. Впрочем, никаких особых манипуляций не требовалось — ездили только на первой передаче.

Но, разумеется, едва первоначальный восторг стал убывать, столь малая скорость меня устраивать перестала. И на финишной прямой я повернул ручку газа до конца. И так держал, несмотря на крики инструкторши. Но на финише сбавил газ.

Когда мы сошли с мотоцикла, Нинка, однако, не ругалась, а наоборот, хохотала во все горло.

— Ну, Сана, ну, гад, я же чуть не кон… Чуть не уссялась из-за тебя!

И я догадался, о чем речь. У меня и у самого от этой вибрации свербило в промежности…

Между тем, как ни странно, я не помню, чтобы эта девушка Нина материлась. В качестве ругательств она употребляла сильные, но не матерные слова: «фашист», «гад», «суконка»… Ими она, а также подзатыльниками чаще всего награждала родного братика Леху, того, который мог кого угодно послать по известному адресу — будь то молодая учительница или бывалый милиционер, с которыми уникальный Леха церемонился не больше, чем с обитателями других улиц, причем то и дело — без всяких причин…

А занятная семейка была. Мама как мама, слова дурного от нее не услышишь, но детки… Старший Александр на воле бывал редко и не подолгу, поэтому познакомиться с ним как следует не довелось. Впрочем, он с малолетками и не водился. Про среднюю, Нину, в основном уже сказано. Но младший, Леха, вне всякого сомнения, их, вместе взятых, намного превосходил, будучи по самой глубинной сути личностью не просто криминальной, но прирожденным отморозком. Беспредельщиков, каких сейчас расплодилось — не перестрелять, а тогда они были большой редкостью даже в криминальном мире и жили совсем мало…

В общем, Леха, скорей всего, от природы был наделен особым сволочным даром, большей сволочи я за всю многотрудную жизнь не встречал.

А было мне уже лет десять, Лехе, вероятно, одиннадцать-двенадцать. И он, я ничуть не преувеличиваю, держал в страхе весь наш захудалый рабочий поселок, вскоре — ради смеху, что ли, — переименованный в город. И я не помню, чтобы моего другана хоть раз кто-нибудь крепко побил.