Александр Чуманов - Три птицы на одной ветке

Старый сквер, возможно, с самого детства, пришедшегося на эпоху бурного государственного, а также прочего строительства, мечтал стать лесом. А ему все не давали — только обретал он едва приметные признаки одичания, тут же нагоняли неквалифицированную рабсилу, и начиналась безжалостная стрижка ради придания форм и ранжиров, подчистую убирался мусор, вывозилась старая листва, свежим песочком посыпались дорожки, ремонтировались и красились скамейки, а также наносился на них щедрый розовый либо голубой макияж.

Тогда как весь город без особой фантазии был наскоро засажен тополями — уж очень ходко тянулись ввысь и вширь эти деревья, наделенные всеми классическими признаками сорняка, наш сквер изначально имел другую флору, пусть не экзотическую, как в дендрарии, но все же более респектабельную, начисто исключающую вульгарный тополь, чья вульгарность, как и у людей, выражается главным образом в неукротимости и неразборчивости при размножении.

В этом сквере произрастали боярышник да клен, яблоня да акация, а также березы и елки, которые, вероятно, в молодые свои годы слегка искушали окрестное население, поскольку годились на банные веники и для новогодних увеселений, однако все же смогли они более-менее благополучно пережить критический возраст, хотя и не без некоторых, приметных до сих пор увечий.

Впрочем, окрестное население, особенно на начальном этапе, принадлежало, пожалуй, к городской элите пусть и не самого первого сорта, а следовательно, стеснялось слишком уж пакостить в собственном, считай, сквере, во-первых, в силу повышенной сознательности, а во-вторых, ведь наверняка им был здесь отработан не один субботник-воскресник, в коих тогда, на благословенном этапе, не брезговало посильно участвовать даже довольно высокое начальство, движимое примером наиглавного вождя.

Теперь-то уже из первоначального окрестного населения почти никого не осталось. Иначе разве бы пришел в такой упадок бывший элитный жилфонд, построенный с размахом, но явно не на века по причине дефицита сборного железобетона. Тогда много подобных строений навозводили по всей России, в результате чего нынче почти любой городской центр дешевле снести и отстроить заново, нежели ремонтировать.

А коль скоро пришел в упадок бывший элитный жилфонд, то прилегавший к нему сквер и подавно остался без надлежащего догляда. Только он в результате этого не зачах, а совсем даже наоборот, получил возможность осуществить давнюю мечту и стал безудержно дичать. И если какие-то отжившие свое деревья выбывали из того строя, куда некогда определил их человек, то это шло на пользу остальной экосистеме, которая лучше человека знает, чему и где комфортней всего произрастать.

Алевтина Никаноровна хотя и поругивает нынешнюю власть из чувства классовой стариковской солидарности, но довольно вяло. Потому что она как-никак человек здравого рассудка и твердой памяти, которые не позволяют одни, не вписывающиеся в общее настроение моменты, отбрасывать, а другие, вписывающиеся, напротив, выпячивать, как выпячивает попрошайка на паперти свои увечья, уродства и болячки.

Алевтина Никаноровна в каждый момент помнит, что пенсия у нее, бывшей детсадовской воспитательницы, такова, что не всякий работяга на строительстве постиндустриального общества заработает, а вдобавок — бесплатный проезд и коммунальные льготы. Она помнит, что живет в самом центре огромного города, имея в собственности трехкомнатную квартиру хоть в старом доме, зато комнаты большие, потолки высокие, кухня просторная, и в случае крайней нужды все это можно обратить в приличные по любым меркам деньги, за которые легко купить новенькую однокомнатную, допустим, в Арамили, и еще останется столько, что ей, старухе, ни при каких обстоятельствах не прожить, если, конечно, в этой стране не наступят очередные «форс-мажорные» обстоятельства.

А кроме того помнит бабуля, будто вчера это было, как везли ее, семилетнюю, в холодном ужасном вагоне нескончаемо долго и неведомо куда, какими подавленными и словно неродными были во время этого крестного пути прежде веселые и ласковые родители. Помнит, как в смрадном, переполненном чужими и тоже подавленными людьми вагоне она впервые в жизни увидела смерть — сперва одну, а потом еще много-много, так что, когда рельсы в конце концов кончились, она успела привыкнуть к смерти, и маленькое ее сердце, окаменев, перестало расти, отчего в нем уже с тех пор мало места для излишеств, хотя главную свою функцию этот орган до сих пор выполняет на редкость ответственно.