Ян Козак - Адам и Ева

Взгляд его засветился.

— Да уж, эта твоя затея с персиками! Признаться… были такие моменты, когда и я начинал сомневаться, не безумие ли это. Не слишком ли далеко занесся ты в своих фантазиях. Однако персики налицо. Так, во всяком случае, представляется…

— Нужно было поточнее определить условия, — заметил я. — Какие сорта, когда и где высаживать, чтоб они прижились. В сущности, все сводилось к тому, чтобы переменить время и место посадок и подобрать нужные сорта. Я сознательно высаживаю их в пору вегетации, ни в коем случае не во время зимнего сна. На северной стороне. Собственно, я выращиваю их как кустарниковые породы, никаких высоких дерев. Ствол чуть ли не у самой земли раскидывает плодоносные ветви. На зиму к низкорослому деревцу мы подгребаем слой грунта, он предохраняет растение от морозов. При сильных морозах страдает лишь крона, закрытая часть цела и невредима, и весной с ее помощью ветки быстро идут в рост. Год спустя дерево снова плодоносит… Вот и все.

— Не так уж мало, — помолчав, заметил Ситарж. — Насколько я понимаю, это значит отвергнуть до сих пор существовавший способ выращивания персиков, то есть произвести настоящую революцию. И это в условиях, совершенно отличных от тех, из которых исходит государственная норма.

— Доказательства нашей правоты у нас налицо, — сказал я. — Персики нашей первой опытной плантации плодоносят из года в год. Деревца, взращенные новым способом, куда устойчивее. Устойчивее абрикосов.

Ситарж раздумчиво покачивал головой.

— Ты мечтатель, но к тому же и упрямый практик, — произнес он наконец.

— А иначе не получается. Нигде. Даже в любви, — рассмеялся я.

— Ах, дьявол! — восхитился он. — Ладно. Но не думай, что уже все в порядке. Нужно еще посмотреть твои бумаги. Всю разработку.

— Другого я и не прошу. Пока… Это реальный сбалансированный план.

В эту минуту к нам вернулась Ева. Принесла хлеб и яичницу, поджаренную на шпиге, густо посыпанную свежим зеленым луком.

— Наверное, не откажетесь.

— Конечно, не откажемся, — отозвался Ситарж. — Но можно бы и обойтись.

Ева дружески и открыто взглянула на него.

— Знаете, сколько на свете вещей, без которых можно обойтись, а все же приятно, коли они есть. Жалко, если бы их не было.

Она присела, доверчиво положив руку мне на плечо.

Мы чокнулись.

Держа бокал в руке, Ситарж довольно щурился. Я понимал, что в эту минуту для него не существовало ни прокуренных стен канцелярии, ни груды сведений и резолюций, ни бесконечных совещаний, телефонных звонков и собраний, ни просителей, добивающихся приема, ни их сетований и жалоб.

— Да. Мне здесь нравится, — еще раз повторил он. И тихонько, словно про себя, добавил: — Неужели так еще бывает? Адам и Ева… Как при сотворении мира.

— Да ведь во всякую минуту что-то сотворяется. Началам нет конца. Такая вот вечная напасть, она же и счастье.

К дому подкатила машина Ситаржа, но он ее не заметил. Смотрел на сад, не сводя взгляда с переливчатого радужного отблеска, игравшего на чистом холодеющем небосводе. Что-то занимало его мысли.

— Знаешь, Адам, — спустя некоторое время проговорил он. — Я ее вижу.

— Что видишь?

— Эту твою обетованную землю. Плантации, простирающиеся в долине отсюда и до самой Лабы. Весь твой необъятный сад. Но сколько хлопот! Сколько труда! Ты отдаешь себе в этом отчет?

— Да ведь не только труд, но и радость.

Он поднялся. В глазах мелькнул живой огонек.

— Слушай, — спросил он. — А у тебя дома нет копии разработок?

— Есть.

— Захвачу-ка я ее с собой. Увлекло меня это дело. Очень. Хочется с головой влезть не откладывая.

Мы остались одни. Стояли на дороге, пока машина не выехала из ворот потемневшего сада.

— Ну, что ты на это скажешь? — спросил я Еву, с трудом превозмогая волнение.

Она кивнула, но как-то безучастно.

— Так что же? Или тебе что-то не глянулось?

— Нет, я рада, — отозвалась Ева. — Но лучше подождем. Жизнь научила меня верить только тому, что уже видишь собственными глазами. Да ты и сам так говоришь.

Я поглядел на нее с удивлением. И это Ева?

Только теперь я вспомнил, что все время, пока Ева угощала и развлекала Ситаржа, она чувствовала себя словно не в своей тарелке. Говорила мало, чаще молчала. Это она-то, обыкновенно не упускавшая возможности как-нибудь оживить обстановку, сдобрить острым словцом. Пламень, обычно полыхавший в ней, был чем-то притушен. Не так ярко блестели глаза. Еще в полдень, во время обеда, она светилась радостью жизни. Наш проект! Когда мы начинали его разработку, она горела воодушевлением, не давала себе ни отдыху, ни сроку, лишь бы поскорей довести до конца. А теперь вдруг это как бы ее вовсе и не касалось.