Ян Козак - Адам и Ева

Ах, нет. С Алоисом Конясом, знаменитым садоводом из наших Роудниц, — а для этой книги я с наслаждением истинного гурмана использовал опыт его вдумчивой, упорной и дьявольски своенравной работы — ничего похожего на историю Адама и Евы не произошло.

Адам — это я, и Ева — тоже я. Да и все мои герои — это я сам. И если кто-нибудь, где бы он ни жил и ни работал, случайно признает в ком-либо самого себя — ей-ей, я здесь ни при чем, да и беды большой тут нет. Скорее всего, и в нем самом тоже есть нечто общее с моими героями.

Ну, а теперь за дело.

Облачаюсь в рабочую блузу. Руки — как и душа — благоухают свежим привойным воском, даром трудолюбивых пчел.

Автор

Развалясь и привольно раскинув руки, отдыхаю на вершине горы, под старым высоким развесистым орехом. Прогретая трава дышит истомой; послеполуденное солнце мягко ласкает лицо. Воздух свеж и прозрачен. Словно легким дымком, пропитан он горьковатым ароматом растрескавшейся ореховой кожуры. Сентябрь — прекрасная, благословенная пора!

Из года в год благоухает он вызревающими фруктами, чья кожица подернута как бы легким налетом инея.

Внутренним зрением вижу — вот уже покрываются росой яблоки и груши. Золотится и рдеет во мне виноградная лоза, отягощенная пряной сладостью налитых соком гроздьев… Перед глазами у меня цветущий темно-фиолетовый вереск и белые грибы, взобравшиеся на солнечный откос, красноватые головки крепеньких подосиновиков, укрытые слетевшими с дерева березовыми листьями. Они уже тронуты зеленовато-коричневой медной патиной. В эту пору, когда воздух переливается, дрожит, сверкает, отражая золото листвы, я люблю забрести на берега Лабы. Терпеливо слежу за поплавком — не дрогнет ли леска, не запляшет ли на ней карп, линек, голавлик или щука. (Ну и хитер ты, Адам! Знал ведь, какое выбрать местечко, где выкатиться на белый свет и шумно вдохнуть, смакуя этот воздух. Ну и хитрец, сумел ведь отыскать этакое местечко!)

Лениво расправляю члены и щурюсь на солнце. Небо синее-синее, лишь кое-где появляются легкие белесоватые облачка…

Невдалеке от меня, за частыми стволами дерев, чуть не до самой земли склонились тяжелые, усыпанные созревающими плодами ветки яблонь. Богатый будет урожай…

Но что особенно приятно ласкает взор и веселит сердце — так это огромная плантация персиковых деревьев. Широко раскинувшись подо мной, она спускается к самому подножию горы. Неважно, что персики уже сняты, а прежде густая зеленая крона непривычно узеньких листочков несколько поредела.

По природе своей деревья эти должны бы жить на солнечных холмах далекого юга, а не здесь, на склоне горы Ржип, на севере чешской земли.

Персик — царь плодов. Мое любимое дерево.

С радостным умилением — признаться, еще и взбодренный глотком-другим вина — мысленно обозреваю бесконечные ряды карликовых стволов. Они — моя любовь, моя гордость. Не я ли высаживал их здесь, на пустынном откосе, поросшем кустарником и чертополохом? Да, это я заставил их укрепиться, пустить корни на северном склоне, хотя лишь ленивец не насмехался надо мной, считая чудаком и безумцем. Моими трудами корни персиковых стволов проникли в землю, как в женское лоно, и взяли ее соки. Выходит, они мое творение. Пришлось, конечно, постараться. Но теперь они уже плодоносят…

Сад — моя собственность, мое богатство, мое достояние. Он простирается далеко за Крабчицкое шоссе. Персики, абрикосы, яблони и вишни густо заполонили соседние берега и горные склоны. И все это — мое. Неважно, что принадлежит плантация Роудницкому госхозу и что теперь без малого два десятка людей пестуют ее, заботятся о ней. Ну и что же? Мне на досужую скуку жаловаться не приходится. Я садовник, я развожу сады, а это, как всякому известно, одно из самых древних и самых благородных занятий на земле. Издревле руки наших трудолюбивых предков пахли свежим лыком, волокнами липы, которыми они обматывали привои и обвязывали раны деревьев; пахли соком и привойным воском, одним из тех даров, что приносят нам пчелы, роящиеся в дуплах старых деревьев, прямо под благоуханными раскидистыми кронами лип. Нет, не случайно, не зря липа — символ всего истинно чешского.

Гляжу окрест себя. Сердце переполняется гордостью и нежностью одновременно.

Собственно, что же это я праздновал? Свое пятидесятилетие? Что дожил до него в полном здравии? Что успел уже досыта всякого вкусить и отведать? Полезного и приятного, аппетитного и не слишком, сочного и neресоленого, пропеченного до хруста и подгоревшего? А ради чего? Ради того, чтобы после долгих подсчетов осознать, что мне все еще мало? Аппетиты мои растут, сам я становлюсь все разборчивее да привередливее к тому, чем утоляю жажду и голод. Время летит. Не теряй ни единого мгновенья, Адам! Пусть ни один лакомый кусочек, ни одна бутыль роудницкого, ни одна его капля не пропадают зря!