Ян Козак - Адам и Ева

— А что ты мне принес? — спрашивает Луция.

— Перышко сойки. Погляди, какое красивое, голубое. Будто небо, омытое дождичком и подсушенное солнышком.

— Покажи-ка!

Конечно, Томек от таких подарков воротит нос — другое дело, если это гусеница «мертвой головы», жук с большими рогами-челюстями или по крайней мере закатившееся яйцо фазана. Над перышком он насмехается, щуря все еще сонные глазки, такого же цвета, как и сойкино перо.

Наши малыши часто подтрунивают друг над дружкой, не дают себе ни отдыху, ни сроку, но не могут и дня прожить врозь. Само собой, до тех пор, пока не попросишь Томека взять Луцку из яслей. Эта малоприятная, хоть и непостоянная обязанность возмущала его до глубины души. Он обожал шумное буйство и удаль, взвивался, как стрела, и, хлопнув дверьми, бежал куда-то вслед за товарищами. А то целые дни сидел, словно привязанный, на ветвях старого ореха и, задрав голову, глазел в небо. И, хотя светило солнце, витал где-то среди звезд. Я не мешал ему отправляться в эти небесные экспедиции, в далекие космические странствия. Это же так увлекательно! Но вместе с тем (незаметно, чтобы не ожесточился) давал понять, что все поразительные триумфальные полеты и открытия подготавливаются у нас здесь, внизу, на нашей древней и доброй, исхоженной, истоптанной вдоль и поперек и тщательно возделываемой земле.

И чтобы подкрепить слово делом, я предложил ему обработать весной несколько грядок. Сажай и выращивай себе, что хочешь.

Предложение не вызвало у него энтузиазма. Выдумывать всяческие геройские подвиги и про себя переживать славные деяния куда приятнее, чем обрабатывать мотыгой грядки, гнуть спину над рассадой, поливая и обихаживая ее, рыхлить землю и полоть сорняки. Тем не менее глаза его светились радостью, когда он принес первый пучок красной редиски или когда рубаха его раздувалась от набитых за пазуху, только что сорванных стручков молодого горошка. Теперь на его участке кустится черная смородина, два рядка клубники, а вчера Томек посадил там — а как же иначе? — два персиковых деревца.

Разумеется, саженцы я отобрал для него самые лучшие. Но Томеку они нисколечко не понравились. Он словно подозревал меня в том, что я подсунул ему завалящий товар. Уже вчера мы поспорили об этом, но сегодня он затеял разговор снова.

— Ну посмотри, — показывал Томек. — Ты же дал мне каких-то заморышей! Да еще обрезал чуть не до земли. Чего же из них вырастет?

— Увидишь, — отвечаю я. — Ты погляди, такие же прутики мы высадили в прошлом году, а теперь они вовсю пошли в рост.

— А прутики посильнее, потолще да побольше разрослись бы еще лучше.

Ему хотелось посадить деревца с длинным, сильным стволом и ветвистой кроной, то есть именно такие, что гроша ломаного не стоят. Впрочем, тут он не одинок. Говорят, прежде так было заведено.

И я рассказал ему, как в прошлом году садовод Зазворка попросил у меня хороших саженцев. Тщетно я его убеждал, что маленький, срезанный росток, низенький прутик с корешками, не в пример лучше. Отчего? Да оттого, что листиков у него меньше, поэтому и влага испаряться будет незначительно. А значит, саженцы быстрее и надежнее укоренятся и скоро возьмут свое. Так он мне не поверил! Напрасно я толковал ему, что раньше, когда мы высаживали деревца осенью, как раз самые крепкие на вид, рослые по большей части погибали. Он возражал — их, дескать, погубил мороз!.. (Прежде я тоже так считал, глупец этакий!) Но в условиях нашей подржипской зимы они засыхали чаще других. Само собой, морозы этому способствовали… Бедный Зазворка! Он думал, я из жадности хочу оставить что получше себе, вот и выбрал все сам, на свой вкус — с кроной развесистой, как зонтик. «Хочешь меня провести, Адам? — сетовал он. — Нигде, ни в одной книге я о таких премудростях не читал…»

За свое недоверие Зазворка скоро поплатился. Оба саженца погибли. Уцелел лишь один, тот, что я всучил ему чуть ли не силком — впридачу к могучим красавцам. Как раз тот, что вырос из слабенького ростка.

Томек слушал меня невнимательно, что называется вполуха, — видно было, что не верит. И вдруг глаза его засияли радостью. В поднебесье, на фоне свежей голубой лазури кружил сарыч. Я понял, что мои наставленья его не волнуют, и сказал:

— Во всяком деле лучше всего убеждает собственный опыт. Посмотрим. А пока — гуляй.

Повторять предложение мне не пришлось. Он исчез, словно стрела, пущенная из лука.

Неожиданно послышался голос Евы. Стоя наверху, у нашей персиковой плантации, она ждала меня.