Александр Проханов - Идущие в ночи

Не видавшая в жизни радостных дней, убежавшая из опостылевшего городка, она скакала краткое время на нарядных дискотеках с пахнущими одеколоном и пивом провинциальными кавалерами. Была изнасилована чернявыми жестокими мужиками, кинувшими ее в пустой трейлер, бегущий на юг по русскому бесконечному шоссе. Мужики наведывались к ней в сумрачный короб по одному и парами, косноязычно бранили, вливали в разорванный рот водку, и вся дорога на Кавказ и странствия по кавказским селениям были непрерывным насилием. Она хотела повеситься, приготовив для этого тонкий сыромятный шнурок. Но попала в бункер к Басаеву, где молчаливая печальная старуха поставила ее, голую, в таз, омыла бирюзовым душистым шампунем, отвела в теплую комнату, где на толстой кошме лежали шелковые цветные подушки и на стене висело большое зеркало. С тех пор почти каждую ночь она являлась к новому господину, дарившему ей то серебряные браслеты, то изумрудные бусы, то костяной, с бриллиантиками, гребень. Безумным сотрясенным разумом, измученной до полусмерти душой, среди войны и близкой, казавшейся неизбежной гибели, она полюбила этого немолодого, покрытого рубцами и ожогами человека, который стал первым мужчиной, что гладил ее нежно ладонью по белым блестящим волосам, вдыхал в ее раскрасневшееся ухо любовные бессмысленные уверения, долго и странно глядел выпуклыми затуманенными глазами, когда в изнеможении, отбросив розовую простыню, она дремала на шелковых подушках.

Теперь она появилась перед ним в разноцветном турецком платье, опоясанная шелковой тесьмой, с распущенными пшеничными волосами, которые светились в этом зимнем подземелье, словно летнее счастливое солнце.

– Здравствуй, мой миленький! Как прошел денек? Устал, небось, извелся? А я ждать устала. Очень скучала! – Она приблизилась, но не села на низкое ложе, а опустилась на толстый черно-красный ковер, положила ладонь на его стопу в мохнатом теплом носке. – Что было? Какие такие события?

– Труды, – ответил Басаев, поймав себя на том, что с ее появлением у него начинается сладостное головокружение, словно в кровь ему попало несколько капель отвара Бог весть из каких трав и кореньев, растущих в ее северных рощах. Ковры на полу и на стенах, две серебряные скрещенные сабли, узорный ларец в углу умягчились в своих очертаниях, утратили вес и вещественность, и он в невесомости, сложив ноги крест-накрест, парил над шелковым одеялом, не касаясь ложа, чувствуя сквозь носок тепло ее цепкой руки. – Ездил, торговал, товар принимал, – усмехнулся он, чувствуя, что губы в бороде сложились не в язвительную насмешку, не в ухмылку ярости, а в нежную бессмысленную улыбку, которой она тут же радостно улыбнулась в ответ.

– Люблю тебя! – сказала она, разминая сквозь носок его пальцы. – Долго не звал к себе!

– Смотри, что принес тебе. – Он вынул из-под подушки золотой перстенек с красным рубином, похожим на огненную почку цветка. Дунул на него, словно хотел вдохнуть свое таинственное, мучительное желание, через камень передать его ей. Она с готовностью подставила тонкий, чуть выгнутый палец, и он насадил перстенек, увидев, как загорелась в камне от ее тепла сочная красная искра.

– Подойди сюда!

Она наклонилась, и он, чувствуя ее теплый женский аромат, видя, как колышется под тонким платьем тяжелая грудь, потянул за шелковый поясок. Платье распалось, будто растаяло, сотканное из цветного воздуха, и она предстала перед ним, золотистая, нежно-розовая, с соломенными рассыпанными волосами, близким дышащим животом, крохотным солнцем лобка.

– Налюбовался? Насмотрелся? – Она наслаждалась этим стоянием на ворсистом ковре, чувствуя, как жадно, вскипая от ее наготы, он оглядывает ее, удерживает свое жаркое нетерпение, от которого глаза его дергаются фиолетовым пламенем. – Люблю тебя! – Она поместила на ложе круглое перламутровое колено, поддела рукой его жесткую бороду, нащупывая на рубашке пуговицу. И он ощутил в груди проникающее тепло, как продолжение ее пальцев, уходящее в глубину, под сердце.

В черно-красном сумраке, среди разбросанных шелковых подушек, он обнимал ее, сдавливал до хрипа ее бурлящее горло, сжимал бедра, чувствуя, как поддаются мягкие хрящи, стискивал пальцами круглые горячие плечи, оставляя малиновые отпечатки. Она вырывалась, задыхалась в его бороде, проводила ему по спине острыми режущими ногтями, выскальзывала из-под него, как быстрая ящерица. И он снова, набухая мускулами, подминал ее под себя, вырывал из нее сдавленный крик.