Александр Проханов - Идущие в ночи

Пушков поднялся на этаж, где было ему приготовлено ложе на провалившейся двуспальной кровати, подле которой уцелел туалетный столик с рядами цветных флакончиков. Стена была проломлена танком. В неровной дыре чернело небо без звезд. Пушков залез в капроновый спальный мешок, поудобней устроился на чьем-то супружеском ложе. Стал мгновенно засыпать, забываться. И в клубящемся урагане прожитого дня, среди оседающих стен и падающих с крыши людей возник отец. Большой, теплый, с молодым счастливым лицом. Наклонился над его детской кроватью, заслоняя коричневый потолок с глазастыми фиолетовыми сучками.

Шамиль Басаев погрузился в кожаную, мягкую, вкусно пахнущую глубину джипа, мощно и плавно преодолевавшего воронки и выбоины. В машине было темно и уютно, фосфорным морским огнем светились циферблаты. За стеклами, едва подсвеченный подфарниками, тускло белел снег с черными тенями копоти. Тянулись по сторонам безглазые коробки домов, сквозь которые изредка беззвучно пролетали розовые трассеры. Вторая машина, с охраной, следовала поодаль, и ее габариты гнали перед собой две мутные млечные струйки. Начальник охраны Махмут, одноглазый великан, сидел на переднем кресле, уставя в окно ствол ручного пулемета, чтобы бить сквозь него, вслепую, окружая машину пламенем и вихрем пуль. Они ехали из штаба на передовую, туда, где днем шли яростные бои, штурмовые группы русских отбили половину стратегического квартала, и воля защитников, понесших большие потери, казалась поколебленной.

Ночной город напоминал огромную раковину, в которой умер влажный, скользкий моллюск, вытекая черной пахучей жижей из завитков и спиралей каменной оболочки. Уже несколько дней Басаев вслушивался в гулы пустой раковины, как слушают море. По звукам, невнятным рокотам, тихому шелесту и высокому струнному гудению пустоты хотел определить момент, когда отдаст приказ истощенным, ослабевшим отрядам уйти из Грозного, оставив русским ребристый, оттиснутый на камне отпечаток исчезнувшего города.

– Сообщил командующим фронтов, что я хочу их видеть сегодня на погребении Илияса? – обратился Басаев из глубины кожаного пахучего сиденья к начальнику охраны, заслонявшему ветровое стекло своими покатыми, как склоны горы, плечами. – Хочу посмотреть им в глаза, поесть с ними плов, вспомнить, как мы с Илиясом пять лет назад в эти дни жгли русские танки в районе вокзала.

– Всем сообщили, Шамиль, – мягко и мощно, так что колыхнулся салон джипа, обернулся к нему одноглазый Махмут, звякнув о стекло стволом пулемета. – Все тебя ждут к началу похорон. Плов готовил брат Илияса Рустам. Неделю назад отстрелило руку, но он готовил плов здоровой рукой.

– Я помню, когда ему отстрелило голову, он думал задницей, и это неплохо у него получалось, – хмыкнул Басаев.

– Он хороший человек, Шамиль. Просто в жизни мало стрелял и много играл в нарды, – заступился за дальнего родственника одноглазый охранник, своей преданностью заслуживший право осторожно возражать командиру. Отвернулся, достал портативную рацию, стал глухо называть позывные, устанавливая связь с постами и опорными пунктами, мимо которых в черноте обвалившихся улиц продвигался джип.

Басаев продолжал ухмыляться в темноте машины, теперь уже над одноглазым Махмутом, которого прозвал циклопом, чей правый глаз остался висеть на розовой колючке абхазского терновника, созерцая пенистое русло реки Ингури.

Они приблизились к передовой, к многоэтажной башне, уродливо изъеденной и продырявленной прямыми попаданиями снарядов. В сторону русских позиций уходила пустынная, словно лиловый кровоподтек, улица, по которой, как огонек сигареты, могла прилететь красная точка гранаты.

– Стой здесь, – приказал водителю Басаев. Тот ловко причалил джип к высокому пандусу, прикрывавшему от выстрелов. Махмут, крутанувшись на сиденье, словно желая кувыркнуться через плечо, выскочил, открывая командиру дверцу. Басаев из благоухающей теплоты машины шагнул в ночную морозную свежесть, видя, как из второго джипа беззвучно разбегается охрана, занимая позиции по обеим сторонам улицы.

– Кто обороняет дом? – спросил он, притопывая по снегу теплыми толстокожими ботинками. Натягивая на бритую голову форменную кепку, отороченную искусственным мехом, успел почувствовать увлажненным черепом ледяное дуновение ветра.

– Учитель Саликов, – ответил охранник, глядя, как от дома приближается скачущий зайчик света. К ним подбегал человек, еще не различимый во тьме, пучком лучей подметавший себе дорогу. – Школьная рота Саликова, которая прислала тебе клятву умереть на пороге школы, но не пустить в нее русских.