Валерий Примост - Штабная сука

— Ленка приехала, — и бросился открывать дверцу.

— Привет, — кинулась Сереге на шею стройная красивая девушка.

— Привет.

— Ты меня чувствуешь, да? — спросила она. — Ты же не знал, что я приеду, а стоишь на входе…

— Это я тебя чувствую, — мрачно ответил за Серегу Димка. Серега был слишком занят: он собирал губами с ее лица дождевые капли.

— Ладно, пошли внутрь, — позвал Димка. — Серега, играть надо, не забыл?

После закрытия кафе Серега с Ленкой брели куда-то вдвоем по мокрым пустым улицам.

— Не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала она, глядя куда-то в сторону.

— Девочка моя, да я и сам не хочу, — ответил он, нежно прижимая ее к себе. — Но ничего не попишешь.

— Сережа…

— Да ладно! Через два года вернусь как огурчик. А там организуем шикарные встречины, созовем кучу народа, а потом махнем куда-нибудь на юга. Месяца на три.

— Сереженька…

— Ну хорошо, на два.

— Не надо этой бравады, Сережа. Я же вижу, что тебе не до веселья.

Он тяжело вздохнул.

— Это правда. Знаешь, Димке не сказал, ребятам не сказал, а тебе скажу. Паршиво мне. Страшно. Понимаешь, неизвестность всегда страшит, тем более такая. Как подумаю, что два года мне придется жить бок о бок с целой кучей грубых, тупых мужиков… Как оно там будет?.. А-а, да зачем это я…

— Все будет хорошо, вот увидишь, — с тоской в голосе сказала она. — А я тебе часто-часто писать буду. Каждый день. Ладно?

— Договорились, — улыбнулся он. — Только не очень нежно, а то я буду дурно спать ночами.

— Дурашка, — она махнула на него рукой. — В училище своем разобрался?

— Да, сегодня сдал последний экзамен. Можно смело двигать, как говорит Димка, «под знамена герцога Кумбэр-лэндского». А там сама знаешь что: трубы, штандарты, подъемные мосты, зубчатые башни, миннезингеры поют серенады под окнами прекрасных…

— Сереженька… — вдруг всхлипнула она, пряча лицо на его груди.

— Кисунечка моя, — обнял он ее. — Не плачь, не надо. Все будет хорошо.

— Обещай мне, — подняла она на него мокрые, с потекшей тушью, глаза. — Обещай мне, что будешь себя беречь очень-очень, ладно?

— Обещаю, — чмокнул он ее в щеку, — тысячу раз обещаю.

— Честно?

— Честно.

— Честно-честно?

— Честнее не бывает.

Обнявшись, они медленно пошли дальше.

— Что тебе напоминает вечерний город? — вдруг спросил он через несколько минут.

— Телевизор, когда закончилась программа, — усмехнулась она.

— Интересно, — покивал он. — Необычный образ.

— А тебе?

— Мне? А вот ты послушай. Так, знаешь ли, пришла пара-тройка строчек сегодня в голову…

— Давай, — крепче прижалась к нему она.

— Ну, тогда слушай:

На струнах неба пальцы пустоты

Играют тихо, умиротворенно,

И город — словно маленький ребенок

В момент, когда разводятся мосты.

Он разодрал коленки площадей

Об острые осколки магистралей…

Ну, и так далее.

— А дальше?

— Честно говоря, не помню. Да и какая разница, главное, что образ есть. Такой вот инфантильный образ. Такой же инфантильный, как я.

— Каждый из нас в чем-то инфантилен — кто чувствами, кто рассудком, кто физиологией. А образ красивый, — сказала она задумчиво. — Ты очень романтичный человек.

— Скорее я болезненно, патологически сентиментален, — скорчил гримасу он.

— Знаешь, — сказал он, когда они уже стояли у ее дома, — этот дождь — как слезы.

— Слезы?

— Да. Город плачет по мне, Ленка, плачет вместе с тобой.

В полку гостило лето. Странное, суматошное, оно выгорело под низким, как потолок танковой башни, небом, словно солдатская хэбэшка, и провоняло кипящим машинным маслом. Лето ни в чем не знало меры — ни в многочисленных учениях, ни в печном жаре рехнувшегося солнца — и даже тепло свое делило между удушающе-горячими днями, подыхающими на раскаленной сковородке плаца, и дрожащими от холода ночами совершенно бестолково. Пыльные потные вояки в парках и на полигонах напоминали формой и содержанием обгоревшие в «буржуйке» поленья, и лениво возились в каждодневной грязи, как разомлевшие на жаре мухи. А у мух наступил очередной демографический взрыв, и они черной жужжащей массой заполнили казармы и склады, и солдаты в столовой пожирали мушиного мяса гораздо больше, чем любого другого. В полку гостило лето. Гостило по ошибке. Просто споткнулось о забор части и неловко плюхнулось в середину жирной горячечно-жаркой тушей. И все, кто оказался в это время внутри, были обречены долгие-долгие недели ползать под давящим бременем его присутствия.