Валерий Примост - Штабная сука

— Все скажу, — забормотал Шахов. — Обо всех. Баринов занервничал. Он прислонился к стене и уставился куда-то в окно. Губы его дрожали.

— Хорошо, — кивнул ротный после паузы, в течение которой он не сводил с Шахова подозрительного взгляда.

— Не сомневайся, все виновные будут наказаны… Отличный солдат, — сказал он военврачу, — молодец. Мы все — у себя в роте — его любим и уважаем, часто ставим в пример Другим… Очень честный, — зачем-то добавил он, помолчав.

Военврач только пожал плечами, мол, верю вам, милейший, но меня это не касается.

— Ну, добро, — ротный встал. — Выздоравливай, Шахов. Мы, в роте, тебя ждем.

Шахов отвернулся.

— Шахов, — мягко сказал военврач. — Ты солдат, а с тобой разговаривает офицер, твой командир. Слышишь меня?

— Ну-ну, ничего-ничего, товарищ майор, — произнес Марченков через десяток секунд тщетного ожидания реакции Шахова. — Он очень болен. Надеюсь, это пройдет. Пойдемте.

Они вышли.

— Сотрясение мозга, чего же вы хотите, — как бы оправдываясь, сказал военврач. — Еще неизвестно, как все это отразится на его мозгах.

— Что, может тронуться? — спросил, внимательно глядя на военврача, Марченков.

— Все возможно. Родителям сообщили?

— Еще нет. Зачем зря пугать людей.

— Зря?

— Ну да. Сообщим, когда он встанет на ноги. Они остановились у выхода из отделения.

— Всего хорошего, товарищ майор.

— Хотя даже если он не чокнется, а вернется в роту, — как будто не слыша Марченкова, задумчиво сказал военврач, — лучше ему от этого не будет.

— Почему это? — с подозрением, спросил ротный. — У нас в коллективе сформировалась отличная атмосфера и…

— А духам никогда лучше не бывает, — философски ответил военврач.

Он с облегчением перевел дух. Ф-фу, кажется, в этот раз пронесло. Лапа Чудовища чуть было не схватила его. Пасть снова в опасной близости. А это значит, что время битвы пришло. Чудовище теперь может напасть в любой момент, и надо всегда быть готовым к этому и даже во сне не выпускать из рук оружия. Он отлично понимал, на что идет, вступив в противоборство с Пастью. И он бьи полон решимости биться до конца. Его оружие — его отсутствие, его оружие ~ великий голод, который избавит мир от Пасти. И он был готов на все.

Он гордился собой, Ну чем, черт возьми, он хуже великих героев древности, очищавших Вселенную от мерзких прожорливых тварей, порожденных Хаосом и Злом на рассвете времен? Его меч — голод, его щит — мужество, его знамя — Господь.

Трубачи, трубите в свои золотые трубы, литаврщики, бейте в серебряные литавры, привратники, опускайте подъемный мост, а вы, кто остается здесь, выйдите на стены, посмотрите мне вслед, помашите мокрыми от слез платками: сегодня я уезжаю спасти вас, вас всех, от Чудовища.

Как известно, время — лучший доктор. Так мог бы подумать Шахов через два месяца пребывания в госпитале, когда явственными стали признаки скорой его выписки и отправки назад, в роту.

Но он так не подумал. Просто-напросто, узнав, что через два дня его выписывают, Шахов попросил у старшины отделения иголку — якобы для того, чтобы насвежо подшиться, — и, вернувшись в палату, тут же проглотил ее. ПЛЕВАТЬ, ЧТО СТАНЕТСЯ С ДОСПЕХАМИ, НО МЕЧ ИЗ РУК Я НЕ ВЫПУЩУ!

Ему сделали рентген, определили, что иголка мягко опустилась в желудок («дуракам всегда везет!»), и назначили день операции.

После того как иголку извлекли, его живот украсил большой багровый рубец, но Шахов выиграл еще месяц.

В следующий раз накануне выписки он украл на кухне булку хлеба и кило вонючего оленьего жира и съел за один присест.

Заворот кишок чуть не свел его в могилу, но Шахов получил возможность еще три недели морить ненавистное Чудовище голодом.

Как только Шахов почувствовал себя немного лучше, к нему в бокс пришел заведующий отделением.

— Послушай, военный, — сурово сказал военврач, исподлобья глядя на полулежащего на подушках Шахова, — а я ведь тебя под суд отдам.

На деревянном лице Шахова не появилось и намека на какое-нибудь выражение.

— Да, отдам под суд. За членовредительство. Ты ведь косишь, парень. Ты специально себя травишь и моришь, лишь бы не возвращаться в роту. Верно?

Шахов по-прежнему молчал.

— Верно, — ответил сам себе военврач. — А это подсудное дело. За это в тюрьму сажают, понимаешь ты или нет?

Тщетно подождав ответа, он в сердцах хлопнул ладонью по спинке кровати.

— Господи, как же вы все, косари чертовы, меня достали! Ты что, думаешь, ты один у меня такой, да? Хера! Целая куча, вон, по палатам дрыхнет, нормальных больных класть некуда. Режут себе вены, травятся разной гадостью, имитируют язву желудка, энурез, шизофрению, а потом всякие там висельники и самострелы, и еще разные глоталыцики, кололыцики, припадочные и олигофрены… Достали, мля, сколько же можно, в самом-то деле! Ну почему нормально не отслужить и нормально не поехать домой, к папе с мамой, вот ты мне скажи, Шахов, почему, а? Это же так просто! А вы — косить! Защитники гребаные…