Давид Фогель - Брачные узы

— Нет! — сказал он. — Я здесь не останусь!

И снова вышел на улицу. Сейчас он был не в состоянии спокойно сидеть на одном месте. Он должен был двигаться, усталостью притупляя боль и чувство одиночества. И он зашагал, не замечая остававшихся позади улиц. Но при этом неосознанно удалялся от кипящих жизнью и ярко освещенных мест, ибо душа его была погружена в густой мрак, и сияние уличных огней казалось ему непереносимым. Прошатавшись так часа два, он оказался на своей улице. Было уже полдвенадцатого. По привычке он открыл дверь комнаты осторожно, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ребенка, но, не успев войти, вспомнил, что Мартина нет в комнате и осторожность совершенно излишня, и от ярости громко, со всей силы, захлопнул дверь. Tea еще не приходила. Машинально он засветил керосиновую лампу и сел к столу, обеими руками обхватив голову, тяжелую и лишенную всяких мыслей. Безмолвие царило в доме, безмолвие поднималось с улицы и втекало в комнату через открытое окно. Какое-то время Гордвайль сидел так, утомленный длительной ходьбой и подавленный горем. На стене над диваном, у самого потолка, замер огромный паук. О камни мостовой гулко и звонко ударилась какая-то жестянка, и факт ее падения дошел до его сознания с опозданием, как будто звук удара предшествовал самому падению. Гордвайль вдруг встал и, не отдавая себе отчета, подошел к коляске, по-прежнему стоявшей на своем обычном месте, между кроватью и умывальным столиком, склонился над ней и с минуту внимательно смотрел внутрь, как будто проверял, спит ли младенец. Наконец он увидел, что она пуста, какой он и оставил ее за несколько часов до этого. Тогда он повернулся, подошел к дивану, куда по приходе домой положил одеяльце, сдернул с него газету, поднес к коляске и растянул одеяльце поверх нее, как делал всегда, укрывая Мартина. И неожиданно, словно понуждаемый какой-то грозной силой, противостоять которой он был не в состоянии, ухватил ручку коляски и стал раскачивать ее туда-сюда. И тут же страшно перепугался, отпустил ручку коляски и, дрожа, ретировался обратно на диван. Лицо его посерело. Инстинктивно он осмотрелся: не видел ли кто его безумия? «Ах! — простонал он во весь голос. — Я теряю рассудок! Так можно плохо кончить!»

На несколько минут он словно окаменел, сидя на диване, сжавшись в напряженный комок. Затем вскочил, словно неожиданно приняв какое-то решение, и подошел к открытому окну. «К чему весь этот переполох?! — сказал он сам себе. — Пройдет несколько дней, ребенок выздоровеет и вернется домой! Экий ты осел! Что в этом такого? Разве у других дети не болеют? Выздоравливают ведь в конце концов!»

Пришла Tea, а он не услышал ее шагов. Повернув голову и увидев ее, он отпрянул назад. Не говоря ни слова, Tea подарила его насмешливым взглядом и повернулась, чтобы снять пальто. Тогда Гордвайль произнес, и собственный голос показался ему чужим, как будто принадлежал кому-то другому:

— Ты можешь прийти к нему завтра с десяти до двенадцати, а после обеда с двух до шести.

И после мимолетного колебания добавил:

— Отпросись на работе и заскочи туда завтра покормить его.

Tea издала короткий злобный смешок.

— А если я не выполню вашего приказа, милостивый государь?

— Это не приказ, — терпеливо ответил Гордвайль, — просто я хотел напомнить тебе. Ребенок серьезно болен, ты сама знаешь, и малейшее небрежение с нашей стороны может привести к самым тяжелым последствиям. Ты же слышала, что сказал доктор.

— Это мое личное дело! И я пойду в больницу, когда сочту нужным! А не захочу, так и не пойду вовсе! Закрой-ка окно, холод так и прет в комнату!

Выполнив ее желание, он снова произнес:

— Как бы то ни было, я прошу тебя не забыть! Это вовсе не смешно!

Tea, снимавшая с себя платье, даже остановилась и удивленно уставилась на мужа. Решительный тон его оказался для нее внове. Что-о? Никак малыш начинает брыкаться?! Это показалось ей крайне забавным, в особенности когда она вспомнила, как всего полчаса назад потешалась с любовником над этим самым мужем, рассказывая тому, как он ухаживает за ребенком, не будучи ему отцом, что ей известно с полной достоверностью. Любовник заметил в ответ, что ее муж, верно, просто нянька по призванию и при случае можно подыскать ему чудную должность, — и веселью их не было границ.

Tea громко расхохоталась. Кровь бросилась Гордвайлю в лицо при звуках ее дикого хохота. Он так разозлился на нее, что даже сам был удивлен, ибо при других обстоятельствах все это не произвело бы на него особого впечатления. Но тут же, подавив гнев, он только и сказал ей, дрожа: