Давид Фогель - Брачные узы

Ребенок заплакал, и Гордвайль вскочил, чтобы укачать его. Поднялась и Лоти и подошла к коляске, чтобы рассмотреть ребенка, что вызвало в Гордвайле неудовольствие, как отголосок прежнего неприятного ощущения.

— Не знаю, что с ним сегодня. Обычно он всегда спит спокойно весь вечер, а просыпается только под утро, часа в четыре.

— Tea кормит его грудью?

— Конечно! А то кто же?

— Я думала… что, может быть, вы… Ха-ха-ха! Если уж вы делаете все остальное.

Гордвайль натянуто улыбнулся.

— Вы бы няню наняли! — с издевкой сказала Лоти.

— Денег нет! — со всей серьезностью ответил Гордвайль. — Впрочем, даже если бы и были, все равно бы не нанял! На них нельзя положиться. За чужим ребенком никто не станет присматривать как следует…

— Няни же всегда нанимаются к чужим детям, а не к своим!..

— Да, конечно! Но я… я уже привык заботиться о нем, и мне это вовсе не в тягость. И для моей работы время остается, — добавил он, словно извиняясь. — По вечерам можно работать сколько душе угодно. Времени хватает. А иногда и днем. Так приятно работать, когда Мартин посапывает рядом. Душевное спокойствие находит. В последние месяцы я больше работал, чем в начале лета. С Мартином на мой труд словно сошло благословение.

Он наклонился посмотреть, заснул ли ребенок, и кивнул Лоти, что можно возвращаться на диван. Было уже пол-одиннадцатого. Лоти сказала, что уходит. И, несмотря на это, уселась на прежнее место.

— Вы позволите приоткрыть немного окно. Если вам не холодно. Я хочу покурить, а дым ему вреден.

Лоти зажгла и себе сигарету, но сразу же отбросила ее.

— Вы знаете, — промолвила она вдруг, — такой человек, как вы, может довести до полного отчаяния… Не пойму, глупец ли вы или только представляетесь таким…

— Это почему? — спросил он, не понимая. — Что за причина для такой лестной оценки?

— Все это кого угодно может довести до белого каления… — ответила Лоти прерывающимся шепотом, и казалось, что она говорит это больше самой себе, чем Гордвайлю. — Чтобы так обманывать себя… считать, что все в порядке, когда ничегошеньки, ну ничегошеньки не в порядке!.. Это и ребенку, и слепому ясно!..

Гордвайль смотрел на нее, ничего не понимая. Он чувствовал, конечно, что все сказанное каким-то образом относится к нему, даже чувствовал, что виноват перед Лоти, не зная в точности, в чем именно и почему. Но требовать разъяснений… сама мысль об этом была ему отвратительна. Безотчетно он стал рассматривать собственные ногти.

Лоти вдруг вскочила с места.

— Что ж, ладно! — выпалила она. — Я уверена, когда-нибудь вы осознаете свою ошибку, но тогда будет уже поздно!

И она протянула ему руку, прощаясь.

— Мне очень жаль, что я не могу проводить вас, нельзя оставить ребенка одного. Если бы вы немного подождали… Tea должна прийти с минуты на минуту.

— Tea мне не нужна! — взорвалась Лоти. — Тею вы оставьте себе! Да и вы сами мне не нужны, слышите?! Вы мне глубоко безразличны — зарубите это себе на носу! И не нужно меня провожать, не нужно! Вы все… вы все… Не смейте меня провожать, слышите?!

Лицо ее покраснело от волнения, она резко повернулась и вышла. Гордвайль поспешил взять керосиновую лампу и последовал за ней, чтобы посветить. Он слышал торопливый перестук ее шагов, когда она спускалась по лестнице. И внезапно почувствовал, что должен бежать за ней, не оставлять ее, пока она не успокоится. Нельзя бросать ее одну в таком состоянии! И тем не менее он замер у перил лестничной площадки, с керосиновой лампой в руке, и еще оставался там какое-то время после того, как дверь парадного захлопнулась за Лоти и поступь ее затихла, утонув в ночи. Потом он вернулся в комнату и механически поставил лампу на стол. Он ощутил болезненный спазм в сердце, так что трудно стало дышать. Гордвайль остро чувствовал, что допущена какая-то огромная несправедливость по отношению к Лоти, хотя и не по его вине, но в его присутствии и при его попустительстве. Он сделал шаг к дивану и опустился перед ним на колени. Уткнулся лицом в то место, где прежде сидела Лоти, и надолго замер так, преисполненный жалости к ней.

Когда спустя полчаса вернулась Tea, она нашла его в той же позе, и он не шелохнулся, пока она не пнула его ногой, как пинают какой-нибудь тюк с грязным бельем, валяющийся под ногами.

Заботы и опека Гордвайля не помогли. Через два дня после визита Лоти ребенок совершенно переменился. Стал беспрестанно плакать и корчился, словно в судороге. Трудно было убаюкать его, а когда он в конце концов засыпал, то не проходило и нескольких минут, как пробуждался и снова заходился в плаче. Все началось ночью. Когда Гордвайль увидел, что крик и плач не прекращаются, он позвонил знакомому врачу, жившему неподалеку и уже пару раз навещавшему Мартина. Врач пришел под вечер и нашел, что у Мартина расстройство желудка, «частое заболевание у детей в этом возрасте». Он настоятельно рекомендовал отвезти ребенка в больницу, ибо болезнь эта «довольно серьезная», неправдой было бы утверждать обратное, а здесь, дома, некому присмотреть за больным ребенком должным образом. Кроме того, необходимо, чтобы врач смотрел ребенка несколько раз в день, а дома это не представляется возможным.