Давид Фогель - Брачные узы

— Ну а что доктор Астель? То бишь вы говорили, что осенью выходите за него?..

И почувствовал известное облегчение. Лоти удивленно взглянула на него и не сразу ответила. Но, помолчав с минуту, сказала:

— Отчего вам так хочется это знать?! Вы решительно плохо воспитаны! Черта, которой раньше я у вас не замечала!

И добавила:

— Выйду за него, когда сочту нужным! Может быть, и никогда не выйду! У вас что, других забот нету?

— Просто я хочу видеть вас счастливой, — Гордвайль схватил ее руку. — Вы не представляете, как вы мне дороги! Я хочу лишь вашего блага.

Лоти отняла руку, встала и подошла к открытому окну. Посмотрев вниз, вернулась и села на место.

— Счастье, по-вашему, — это быть замужем за доктором Астелем?

— Не знаю, в этом ли ваше счастье. Ваши чувства мне не известны. Просто перед поездкой вы сказали, что осенью свадьба, вот я и подумал… В конце концов, счастье человека скрыто в нем самом, оно никогда не приходит извне.

— Да кто вам сказал, что я несчастлива, а? Ха-ха-ха! Этакое, однако, высокомерие! Послушайте, друг мой, сучок в чужом глазу вы видите издалека, бревна же в своем не замечаете…

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Нет смысла объяснять. Но это так!

Из соседней комнаты вдруг послышался пилящий, надтреснутый голос Сидель, которая тараторила, проглатывая слова, — так, что ничего нельзя было разобрать.

— Кто это там скрипит? — спросила Лоти заинтригованно.

— Это Сидель. Голос у нее малоприятный.

— Кто это Сидель?

— A-а, вы не знаете! Дочь квартирохозяйки, старая дева.

Свет керосиновой лампы упал прямо на лицо Лоти, оно похудело и осунулось пуще прежнего, несмотря на загар, еще оставшийся после свежего горного воздуха. На лице ее лежало какое-то новое выражение, выражение страдания. Под ее чудными, огромными серыми глазами пролегли темные полукружья, отчего глаза казались еще больше и стали совсем черными. Гордвайлю пришло в голову, что она наверняка часто мучается бессонницей — в этот момент это крайне его напугало. «Чего ей не хватает, этой Лоти?» — спросил он сам себя.

— Вы бы лучше сняли шляпку, — произнес он участливо. — А то голова разболится.

Лоти не ответила. Быть может, и вовсе не услышала его слов. Чуть склонив голову набок, она неподвижно сидела, глядя прямо перед собой, и, казалось, вся погрузилась в какие-то мрачные раздумья. Голос Сидель в соседней комнате уже замолк, да и снизу, с улицы, не доносилось ни звука. Тишина начала давить на Гордвайля. В ледяном молчании Лоти, такой живой от природы, таилось что-то крайне болезненное, неестественное и пугающее. Ему было тяжело с ней такой, и он решил любым способом нарушить тишину и перевести внимание Лоти на какой-нибудь пустяк, о котором хоть можно поговорить. Он взял ее руку и сказал:

— Вы так и не рассказали мне, как провели время в Тироле. Была приятная компания?

Лоти очнулась как от наваждения.

— Приятная компания? Какая еще приятная компания?!

— Ну там, в Тироле?

— Нет! Я и поехала туда вовсе не ради компании.

— Разве там не было других венцев?

— Отчего же, были. Банковские служащие и тому подобное. Ничего интересного.

Внезапно она вздрогнула, словно от озноба.

— Я закрою окно? Если вам холодно?

— Нет-нет, мне не холодно. То есть, вообще-то, немного холодно. Так что закройте, пожалуйста, если вам не трудно.

Сев снова подле нее, он спросил:

— Ну а коз там было много?

— Коз? Почему именно коз?

— Да так, просто к слову пришлось…

— Забавные у вас ассоциации, ха-ха-ха! Банковские служащие и козы! Впрочем, козы были. Я видела несколько. Вообще там много коров, огромные такие, толстые. По вечерам, когда они возвращаются с пастбища, вся деревня полнится перезвоном их колокольчиков. Хотя возвращается только часть стада. Большая же его часть остается все лето на альпийских лугах и спускается только осенью. Хозяева тогда радуются им, как вернувшимся из дальних странствий сыновьям. Только это и обсуждают на площади перед церковью по вечерам после работы. Коровы идут, украшенные венками из горных цветов, и тяжелые бубенцы раскачиваются у них на шеях. Каждый зажиточный крестьянин посылает несколько коров на летний выпас в Альпы.

— Должно быть, жизнь в таком тирольском селе интересна. Эти люди наверняка живут так же, как и триста лет назад.

— Почти так. По крайней мере старики. Молодое поколение уже испорчено немного веяниями времени. Побывали на войне, некоторые в плену, так что изначальный окрас их немного выцвел. Однако это забывается через несколько лет. И все возвращается на круги своя. Горы владеют людьми, покоряют их, накладывают неизгладимую, особую печать. У них совсем другой, донельзя своеобразный быт. Жизнь там тяжелая, изматывающая. Неудивительно, что все горцы так богобоязненны и подвержены всяческим суевериям.