Армандо Салинас - За годом год

Аида снова кивнула в знак согласия. Конечно, она все понимает. Она уже не ребенок, да и ей хочется иметь свой дом, как положено, чтобы жить, как настоящая сеньора.

— Когда-нибудь тебе все же придется решиться, — сказала она.

— Да, — ответил дон Хосе без особой уверенности.

Развалясь на стуле и закрыв глаза, Аида мечтала. Ей казалось, что она взвешивает тряпки и подсчитывает выручку. А потом прибирается в большом доме, своем доме. С тех пор как умер Хулиан, да будет земля ему пухом, у нее не было счастливой минуты, пока она не познакомилась с доном Хосе.

— Я приметил одни туфельки. Вот подойдут тебе! На среднем каблуке, с красивым узором. Поставим подметки, будут совсем как новые.

Мария иногда ужинала с ними. Сначала она кружила у двери Аиды, принюхиваясь к вкусным запахам. Потом, наконец решившись, тихонько стучалась и просила позволения войти. О чем-нибудь спрашивала дона Хосе и тут же затевала общий разговор.

— Ну, как у вас идут дела?

— Дело идет как по маслу. Люди теперь голодают и тащат продавать все, что попадется.

— Больно все подорожало, дон Хосе, — объясняла Мария.

— Да, у меня порой у самого сердце разрывается на части, когда гляжу на них, но уж такая моя профессия.

— Столько горя кругом! — жалостливо вздыхала Аида.

— Да вот, к примеру, сегодня, чтоб не ходить далеко, — говорил старьевщик, — пришла одна женщина продавать свое обручальное кольцо. По ее словам, единственную ценную вещь, какая у нее осталась. Похоже, ей надо было отнести передачу в Йесериас. Муж ее сидит в тюрьме за политику.

— С полицией связываться — последнее дело; сегодня одни, завтра другие, а расплачиваются за все всегда бедняки, — заметила Мария.

— Всегда так, — поддержала ее Аида.

Дон Хосе восхищался людьми, занимающимися политикой.

— Вот Рузвельт — парализованный, а какими делами ворочает.

Другим политиком, вызывавшим его удивление, был Муссолини.

— А ведь он был социалистом! Но теперь совсем не то. Ватикан да этот паяц с усиками Чарли Чаплина, по прозванию Гитлер, совсем сбили его с панталыку.

Сталина он тоже считал крупной фигурой, что бы там ни говорили. Но особой его любовью была Франция.

— В молодые годы я бывал за границей. Жил в городе под названием Тулон. Ох и корабли там! Ясное дело, японская эскадра…

Скупщик разваливался в кресле.

— В Тулоне я работал грузчиком в порту, таскал мешки. Тяжелая работенка, но зато заколачивал изрядно.

Когда у дона Хосе развязывался язык, остановить его уже было невозможно; он говорил и говорил, пока в уголках рта не появлялась слюна.

— А не принести ли вам бутылочку винца, сеньора Мария? Я угощаю.

Мария рассказывала ему о Франции и о том времени, когда она работала кондукторшей трамвая. Дон Хосе много смеялся над ее рассказами и подбивал ее пропустить еще стаканчик вина.

— Выпьем за Францию, за то, чтобы она скорее освободилась от немцев, — предлагал тост дон Хосе. После ужина жених с невестой отправлялись в кафе на площадь Кеведо послушать радио. В зимние вечера они пили кофе с молоком. А если эти походы случались летом, заказывали оршад.

Мария чувствовала себя на верху блаженства. Аида была добрая женщина, а уж о доне Хосе и говорить не приходилось, таких, как он, немного сыщешь на свете.

Энрике с Аугусто возвращались домой. Выйдя из ворот завода, они пересекли улицу Лопес де Ойос.

— Подождите немного! — крикнул им Хоакин.

Они остановились у табачного киоска. Энрике купил две сигареты, разломил одну на равные части и половинку дал Аугусто.

Рабочие стояли посреди тротуара, недалеко от пустыря. Напротив, у трамвайной остановки, толпились их товарищи. Аугусто сворачивал самокрутку, слюнявя языком папиросную бумагу. Сначала от середины до одного края, потом до другого. Наконец он закурил. Вместе с Хоакином подошли Селестино и его двоюродный брат Антонио.

— Пошли пешком до «Диего де Леон»? — предложил Хоакин.

— Пошли, — согласился Аугусто.

И пятеро рабочих зашагали вверх по улице.

— Ты верно говоришь, Энрике. В самом деле, нам впору просить милостыню.

— Таких, как мы, много, по всей стране одно и то же. — Энрике швырнул обгоревшую спичку, которую держал в руке. — И я еще раз повторяю, — продолжал он, — Много народу живет, как мы, а то и хуже. Но дело не в том, чтобы плакаться, надо искать способ исправить такое положение.

— Насчет столовой вышло здорово. Хозяину пришлось раскошелиться и все-таки открыть столовую, — сказал Хоакин.